мешку головой. Ударил и не рассчитал… Беги, Гера. Извини, что так вышло. Я тебе еще позвоню.
Гера вышел из офиса и, не оборачиваясь, пошел по улице. Он боялся, что если обернется, то увидит, как башня «Юксона» разваливается на куски, словно замок сказочного злодея после его смерти. Из такси он набрал номер и попросил Настю срочно приехать домой. Она не стала ни о чем переспрашивать, видимо, по голосу Германа догадавшись, что случилось нечто особенное, вернее, особенно неприятное.
Они сидели в гостиной, прижавшись друг к другу, и слушали репортаж о том, что предприниматель Борис Хроновский был задержан сегодня в аэропорту Иркутска. Ему предъявлено обвинение, и в ближайшее время его, очевидно, доставят в Москву. Гера выключил телевизор и принялся нервно расхаживать по комнате и заламывать руки. Настя смотрела на него с возрастающим удивлением. Наконец спросила:
– Что ты так переживаешь?
– По-твоему, нет причин для этого? Когда президента твоей компании «закрывают», дядя Петя заявляет, что он, оказывается, уже где-то хорошо спрятался, а в офисе начинается срочное уничтожение всех бумаг и файлов – это ли не причина для м-м-м… некоторого волнения?!
– Ты хочешь сказать, что «Юксону» теперь крышка?
– Естественно! Может, и не сразу, может, через несколько дней, недель, месяцев, но мне «крышка» настанет гораздо раньше! Настя, нам срочно нужно улетать из страны, пока это еще возможно. У меня и у тебя в паспорте годовой «шенген», вылетим разными самолетами, а потом я заберу тебя к себе. Больше нельзя терять ни минуты!
– Герочка! Что ты так переживаешь! Ведь ты всего лишь врач. С тебя-то какой спрос?
– Настя… Ты никогда не задавалась вопросом, как это врач, даже пусть он и врач самого Хроновского, может получать столько, сколько получаю я, и ездить на «Кадиллаке» с шофером и охранником?
– Нет. Зачем мне спрашивать об этом, когда ты сам говорил, что у вас каждая обыкновенная секретарша носит часы «Chopard» и ездит на спортивном «BMW»?
– Настя, я не врач. И никогда им не был.
– Ч-что… Как это?
– А вот так. Я всю свою жизнь проработал в торговле, и источником моего благосостояния всегда были деньги, разумеется, но деньги, полученные, как бы тебе сказать… Одним словом – я взяточник.
– Я понимаю, что сейчас не время для шуток, но лучше скажи мне, что ты просто в истерике и она у тебя проявляется именно в виде подобной ахинеи.
– Нет. Нет тут никаких шуток. Я давно хотел сказать тебе, признаться… Но все как-то откладывал на потом… И вот дооткладывался. Поэтому знай – это правда. Вначале я был откатчиком, взяточником, а потом, в «Юксоне», сам стал покупать нужных людей. Ты думаешь, отчего те самые депутаты и политики так любезно согласились дать тебе интервью? Да все оттого, что прежде они так же любезно приняли из моих рук некоторое количество денежных знаков!
Настя заплакала. Она поняла, что муж ее говорит правду и в его состоянии эта правда не содержит никаких примесей, а является абсолютной правдой самой высокой пробы. Геру ее слезы привели в ярость:
– Что ты тут рыдаешь, как чертова недотрога! Уси-пуси, мы сегодня вдруг узнали, что вода мокрая, земля круглая, а пиписька не только для того, чтобы писать! Почему-то раньше у тебя не возникал вопрос, откуда у меня деньги?! Ты спокойно ими пользовалась, и тебя все устраивало!
– Я… думала… что ты честный человек…
– То есть, другими словами, ты думала, что я лох?! Обыкновенный честный лох, да?! Что я должен до конца своей жизни горбатиться за гребаную зарплатку, за которую только и можно, что пришить к заднице заплатку, жрать пельмени и запивать их пивом из бидончика? Нет, моя дорогая. Не надо вести себя, как жена коммуниста, обвиненного в растрате казенных денег с профурсетками. Ты моя жена, значит, должна быть моим союзником во всем. В том числе и в жизненной позиции!
Настя, похоже, приняла решение. Она вытерла слезы, встала с дивана и принялась одеваться.
– Ты куда это собираешься?
– Я ухожу.
– Как… Что значит – уходишь? Куда уходишь?
Она ответила очень спокойно, подчеркнуто спокойно:
– Это неважно. Неважно, куда я ухожу. Важно, что я от тебя ухожу. Навсегда. Я выходила замуж за честного и порядочного человека, а оказалось, что все это время я жила с негодяем, который обманывал меня. Я так дальше жить не намерена.
Гера хотел было попытаться силой удержать ее, но почувствовал, что этим он ничего не добьется. Озлобившись, он выпалил:
– Ну и уебывай отсюда! Живи в своем придуманном наивном мирке! В жалком мирке придуманных тобой же законов! Мне пальцем пошевелить, и я себе такую бабу найду, что все ахнут! Пошла вон, сука!
После этих слов, не родившихся в нем, а пришедших откуда-то извне, он окончательно понял, что Настя для него вот так вот просто, в один миг стала совершенно чужой и вернуть ее будет уже невозможно.
Она, собиравшая какие-то свои вещи, после его последних слов выронила все из рук, постояла несколько секунд, словно оглушенная взрывом. Потом очень быстро подняла с пола сумочку, достала оттуда ключи от Гериной квартиры, кинула их на пол и выбежала в коридор. Гера, услышав, как хлопнула дверь, в изнеможении опустился на диван и закрыл глаза…
Мир вокруг него расползался, как туман под лучами утреннего солнца. Все, во что он верил, все, что любил, все, к чему стремился, превращалось в бесплотный воздух, бесцветный газ без запаха. Он шел, как ему казалось, вперед и на пути своем не оставлял ничего целого. Сплошные руины из разрушенных человеческих отношений. Все, кто хоть немного знал Геру, хмурились лишь от одного воспоминания о нем. Но были и такие, чьи кулаки при одном лишь упоминании его имени сжимались, глаза наливались кровью, а с губ слетала страшная брань. Эти посулы не были лишь пустым звуком. Это была реакция бессилия,
