Сундук, или ларец, был поставлен в секретной дворцовой комнате без окон, с одной только небольшой дверцей, и было ему суждено простоять там целое столетие. В марте одна тысяча девятьсот первого года комнату открыли, сундук вынесли и поставили перед последним русским царем и его супругой. Печать сбили, сундук был открыт, и Николай Романов прочитал свой смертный приговор, приведенный в исполнение спустя семнадцать лет…
… – Ваше величество… – Юровский осекся, лицо его исказила гримаса ненависти. Не было в этом лице ничего человеческого, да и не могло быть. Убийца – не человек. – Гражданин Романов, мы должны вас расстрелять, – с этими словами Юровский выбросил вперед руку с зажатым в ней револьвером. Сопровождавшие его затянутые в черное убийцы последовали примеру своего главаря. Юровский взвел курок, так легче произвести из «нагана» первый выстрел, да и точнее: ствол не вильнет в сторону. Он поднял готовое к бою оружие на уровень глаз и скомандовал:
– Огонь!
…Последний самодержец Всероссийский, оставивший престол ради наследника-мальчишки, которого он держал сейчас на руках, спокойно смотрел перед собой. То, чему предсказано было случиться, произойдет через секунду. Медлит этот комиссар. Отчего он медлит? Николай Второй видел, как проворачивается барабан револьвера, как тускло отливают медью шесть тупоконечных пуль. Седьмая, та, от которой он должен был умереть, уже приготовилась с грохотом вылететь из ствола. Царь, придерживая сына левой рукой, правой успел найти ладонь жены:
– Все как было предсказано. Прощай…
Старик прекратил свой рассказ, а Сеченов, все это время самым внимательнейшим образом слушавший питерского искусствоведа, не сразу «вышел» из его рассказа. Он некоторое время молчал и выглядел подавленным, но спустя несколько минут смог «вернуться» и уставился на своего собеседника поневоле. Медленно, взвешивая каждое слово, спросил:
– Откуда у вас такие сведения?
– Мой дед работал в ЧК с Глебом Бокием вплоть до тридцать второго года. В тридцать третьем его комиссовали по состоянию здоровья, а Бокия через четыре года расстреляли.
– Я не улавливаю связи. Нет, я слышал, что Бокий занимался разного рода чертовщиной, но при чем тут монашеские пророчества? Они что, попали к нему в руки?
– Дед говорил, что у Бокия был экземпляр. Не копия, а именно подлинник, где все то, что напророчил Авель Павлу Первому, было в точности записано. Авель сделал три копии с разными окончаниями. Понимаете, все то же самое, но в двух из них ничего не говорится о судьбе России после смерти Николая Второго, а это уже никому, кроме специалистов, не интересная история. Одна из таких копий была передана императору Павлу. Я никогда не видел документа, но, когда вы там, в гостинице, показали мне эту фальшивку, я, на свою беду, предположил, что это очередной список с одной из неполных копий. Лучше бы я промолчал тогда…
Петр Сеченов кивнул, взял с блюда очередное яблоко, а со стола нож и вместо того, чтобы яблоко очистить, вдруг с размаху насадил его на лезвие ножа, пробив плод насквозь. Прищурившись, поглядел на старика и улыбнулся по-детски искренней широкой улыбкой:
– Вот, оказывается, как много вы знаете. Что ж мне с вами делать-то, а?
Герман. Рыжая медсестра. Городок N. Март 2007 года
Напротив Геры лежал худой, как смерть, мужик, чье сходство с нежитью усиливала его чрезвычайная бледность. Периодически Гера видел, как тот шевелил своими несуразно большими ступнями, для которых не хватало короткого больничного одеяла. Время от времени мужик принимался стонать и звать маму. Германа, который чувствовал себя вполне здоровым и хотел спать, вопли мужика раздражали все больше и больше. Наконец после очередного жалобного стона, исторгнутого соседом напротив, Герман не выдержал:
– Слушай, ты, болезный. Ты бы постеснялся, а! Тебе уже шестой десяток, а ты все маму зовешь!
Мужик затих, а потом как-то очень виновато произнес:
– Да вот хоть и шестой десяток, а помирать страшно. У меня отек легких, кончусь скоро.
Гере стало стыдно. Он, может быть, впервые понял, что находится в месте, где рядом с жизнью человеческой всегда стоит большой знак вопроса. Поэтому он испытал что-то похожее на сострадание.
– Эй, послушай, – Гера помедлил, собираясь с мыслями, – кто тебе сказал, что у тебя отек-то?
Мужик всхлипнул:
– Врачи.
– Да они не знают ни хрена, врачи эти, – Гера говорил уверенно и жестко. Так, чтобы звучали его слова, не вызывая ни в чем сомнения. Он и сам верил в то, что говорил. – Если бы у тебя был отек, ты бы давным-давно окочурился.
– Правда? – с сомнением спросил мужик, но в потухших глазах его загорелся крошечный, с пшеничное зерно, огонек надежды.
– Да я тебе точно говорю! Я в детстве фильм смотрел, там всех травили ядом, от которого как раз отек легкого случался. А ты лежишь тут, звуки разные издаешь, не похоже, что помирать собрался. Знаешь, почему это?
– Почему, брат?
– Потому что если сразу не помер, то и не помрешь уже, – Гера помедлил и добавил. – Брат.
– Ложитесь, пожалуйста, прошу вас, – рыжая медсестра стояла в проходе между кроватями, держа руки в карманах халатика, и Гера впервые смог рассмотреть всю ее, с ног до головы, такую стройную и худенькую.
– Слушаюсь, – Гера шутливо поднял руки, – я просто хотел вот… – он кивнул в сторону мужика с отеком легких, – человека поддержать морально.
– Я слышала, – она улыбнулась, – вы очень добрый.
– Вы так думаете? А вдруг я злодей, которому захотелось прикинуться овечкой? Вдруг я преследую какие-нибудь ужасные цели?
– Нет. Вы не такой. Я хорошо в людях разбираюсь, – она, продолжая улыбаться, протянула ему руку: – Валя.
– Как?
– Валентина.
– Странно…
– Почему? Вернее, что? Что странно?
– Ваше имя.
– Что же в нем странного?
– В нем самом ровным счетом ничего странного нету. А странно то, что я за всю жизнь никогда не встречал ни одной Валентины, как, впрочем, и Валентина, хотя это уже не столь важно. И надо же так случиться, что именно посреди этого кошмара разбитых сердец я нашел такую прекрасную девушку с самым редким для меня именем на свете. Это знак. А вы как думаете?
Она мило передернула плечиками, она вообще все делала мило:
– Может быть. Ложитесь же наконец, что мы тут болтаем посреди палаты! Мне от доктора влетит!
– А вы не сразу убежите?
– Нет. Не сразу. Сперва проверю ваше сердце.
– Думаю, что сейчас не лучший момент для этого, Валя. Мое сердце занято делом. Оно собирается влюбиться в одну очень красивую рыжую медсестру и оттого частит, как у зайца.
– Прекратите. Я покраснею, а рыжим красное лицо как-то не очень…
– К лицу?
– Да, – оба рассмеялись, получился каламбур.
…Аритмия давно закончилась, Валя несколько раз заглядывала к нему за ширму, и они перебрасывались ничего не значащими словечками. Как раз тот случай, когда хочется о многом сказать, но время еще не пришло, да и обстановка не располагает к романтике. Кто знает, где водится любовь? Ей не только все возрасты покорны, она живет везде, и нет на земле такого места, где нельзя было бы ее встретить, надо лишь внимательно смотреть по сторонам.
Валино дежурство заканчивалось утром. Из больницы они вышли вместе, Гера оглянулся:
