этот не должен был остаться в живых после карательной операции украинского батальона СС, в составе которого воевал будущий отец Геннадия Сушко. Но человек выжил. Он был тогда одиннадцатилетним пареньком и спрятался, как только и умеют прятаться мальчишки его возраста. Он хорошо запомнил эсэсовца, расстрелявшего его мать и двух младших сестер прямо возле их дома. А дом сожгли, так же как и все остальные дома в том украинском селе, но мальчик выжил. Выжил для того, чтобы дожить до августа 1955 года, приехать в Николаев по каким-то там служебным делам и прямо на улице, нос к носу, столкнуться с тем самым эсэсовцем, которого он, конечно, узнал, несмотря на то что с момента их последней встречи прошло тринадцать лет. А дальше все было просто: человек проследил за бывшим карателем до квартиры, в которой ждала его семья – жена и четверо детей. Затем стремглав бросился в районное отделение милиции, оттуда позвонили в МГБ, там все тщательно проверили и сопоставили, и передовик производства инженер Сушко был арестован прямо на работе в управлении порта на глазах у бывших теперь уже сослуживцев. Дальше был суд и расстрел. Тень легла на семью маленького Гены. Его мать, двух братьев и старшую сестру открыто дразнили «власовцами», «бандеровцами», и в конце концов мать нашла выход: вся семья уехала в Сибирь. Здесь, в Омске, Гена и вырос, совершенно ничего не помня о теплом каштановом Николаеве. После все было стандартно и неинтересно: десятилетка, армия, после которой Сушко не стал возвращаться в Омск, а уехал в Ленинград. Здесь, в Ленинграде, он смог поступить на вечернее отделение какого-то политеха, затем соблазнил дочку ректора и с ее помощью перевелся в Бауманский институт в Москве. Дочка ректора хотела замуж, а Гена обзаводиться семьей не спешил. Поэтому, переехав в столицу, он послал дочку ректора куда подальше и стал покорять Москву. Столица поначалу не отвечала ему взаимностью, и будущий федеральный министр занимался самыми невероятными вещами, лишь бы расплатиться в конце месяца за съемный угол и сколотить хоть немного деньжат на красивую жизнь, которой он так жаждал предаться – Москва все-таки. Он торговал на Птичьем рынке снегирями, которых сам же и ловил в подмосковных лесах. На «птичьи» деньги купил швейную машинку и, научившись кроить, стал строчить джинсы «под фирму». Те, кто жил в последние десятилетия совдепии, хорошо помнят, что всякого рода импортная или казавшаяся таковой шмотка ценилась выше жизни – это был фетиш страны непуганых идиотов, падких на все, что было написано не по-русски, совсем как этикетки на джинсах Гены. Неизвестно, то ли портновские качества стимулировали литературные задатки Сушко, то ли было этому виной что-то или кто-то, но он внезапно бросил Бауманский институт и довольно успешно поступил в Литературный. Имени Горького. Здесь он совершенно переменился, перестал тачать свои местечковые джинсы, жил неизвестно на что и сутки напролет писал стихи. От того времени сохранилась лишь одна-единственная строчка: «нальет парного крынку босяку». Кто нальет, какому босяку и за что этому босяку такое счастье, теперь уже нипочем не узнать. Не горят лишь истинные рукописи. Бездарность и рифмоплетство всегда находят в огне забвение. Одним словом, поэт из Гены не получился. Он, впрочем, довольно быстро опомнился, извлек откуда-то заброшенную на время швейную машинку и принялся снабжать Литературный институт своими поделками за неумеренные деньги. Там, где в одном теле стремятся сожительствовать вместе поэт и барыга, последний всегда найдет способ выселить поэта куда-нибудь подальше без права переписки и с поражением в правах.
На пятом курсе института цеховика-одиночку сдали конкуренты, и Гене грозил большой тюремный срок, однако он откупился от столичных следователей и от греха покинул Москву, вновь вернувшись в Питер. О его занятиях вплоть до начала девяностых годов история говорит неохотно и сквозь зубы. Известно лишь, что старые чувства оказались на диво живучи, и новая встреча с дочкой ректора привела к свадьбе, а затем и к скорому отъезду молодой пары в Америку на постоянное местожительство.
Здесь, в Штатах, в «русской» колонии на Брайтоне молодожены познали падения, взлеты и четко уяснили для себя, что жить среди советских эмигрантов почти равнозначно тому, чтобы похоронить заживо свою частицу великой американской мечты. Они перебрались из этого отстойника для неудачников в аристократический, утопающий в зелени Бостон. Отрыв от Родины стал непосильным испытанием для священных уз брака, и они расстались, теперь уже навсегда. Дочка ректора гордо укатила на противоположное побережье к какому-то продюсеру, а Сушко принялся искать синюю птицу счастья в полнейшем одиночестве. Птица своим неисповедимым полетом привела его в дом одного из местных братьев иллюминатов высшего уровня: профессора Гарвардского университета, убежденного сатаниста и настоящего медиума. Тот сразу увидел, что за человек оказался в его поле зрения. Зло, дремавшее в Сушко и до поры ни разу себя не проявившее, откликнулось на пассы бостонского масона сразу и с неожиданной силой проявило себя. Сила дара Сушко оказалась впечатляющей, его способности настолько поразили иллюмината, что он поспешил рассказать о русском самородке на очередном собрании. Присутствовал на этом собрании и будущий руководитель Пэм Уотс, генерал ЦРУ Даллес, племянник самого Аллена Даллеса, отца-основателя разведуправления. Так Геннадий Сушко попал в поле зрения «Канцелярии», прошел соответствующую подготовку, а в 1989 году его познакомили с Салимой, которая приехала в США с частным визитом. Результатом этого знакомства стало возвращение Сушко в Ленинград, переименованный к тому времени обратно в Петербург.
Эпохе Майкла Меченого, по дешевке уступившего Советский Союз, наступал конец, предвещавший начало эпохи еще более ужасной, но вместе с тем интересной. Салима помогла, и бывший торговец снегирями и джинсой оказался идейным другом и соратником мэра Собчака, попав в аквариум к малькам, по прошествии времени выросшим в золотых рыбок.
Дальнейшая его биография известна с точностью до минуты: Сушко получил пост в мэрии Питера, одновременно с этим возглавив фирму по экспорту военных самолетов. После приобретения стартового капитала, полученного от своей государственной деятельности, Сушко купил себе портфель министра и принялся, засучив рукава, распределять государственную собственность в частные руки.
В Китае со времен Поднебесной Империи для всех чиновников вне зависимости от их уровня в бюрократической иерархии существовало всего два определения. Сяожэнь – коррумпированный, бесчестный гаденыш, подлежащий безусловному остракизму, и цзюаньцзы – достойный муж, пекущийся об интересах государства. Очевидно, что из Сушко никак не мог получиться второй китайский тип чиновника – это вообще зоологическая редкость среди популяции мелкого хищника семейства шакальих, коим является российский чинуша: быть честным, порядочным и печься хоть о чем-то, что относится к интересам государства. Да и миссию Сушко выполнял поистине чудовищную, олицетворяя собой, по меткому выражению одного политика, «абсолютное зло». Политик говорил так, безусловно не зная обо всей глубине этой темной личности, но за свои слова поплатился и был задвинут в дальний угол политической шахматной доски, да к тому же ему еще и навесили на шею табличку с надписью «Ксенофоб», чтобы уж совсем было так, «по-сушковски». Огромный отряд российского чиновничества сплошь состоит из сяожэней: продажных, изнеженных подлецов, участь которых в Древнем Китае была бы незавидной, а в современной России, наоборот, является примером, развращающим население и лишающим его хоть сколько-нибудь веры в порядочность. Время цзюаньцзы в России так, видимо, никогда и не наступит…
Сушко же наступал на всех фронтах и, помимо наполнения собственных закромов, отнюдь не манкировал политической деятельностью. Став виднейшим в стране демократом, создал партию «Путь России» – скопище климактерических истеричек и всяких мерзавцев. Секты при нем стали появляться, словно мухоморы после дождя; он лоббировал их интересы, лично помогая в обустройстве и оформлении необходимых документов. Сфера интересов Сушко была громадной, связи фантастическими, он решал любой, даже самый сложный вопрос, едва пошевелив указательным пальцем. Обладая большим количеством осведомителей, в том числе и среди полуголодных офицеров из ведомства генерала Пети, он отличным образом знал о том интересе, который проявляет Сеченов к его, Геннадия Сушко, разносторонней деятельности. Он имел все основания бояться генерала, поэтому совместно со своими руководителями из «Канцелярии» наладил за Сеченовым постоянное наблюдение. И вот однажды, после прослушивания записи телефонного разговора, того самого, произошедшего между генералом Петей, выступавшим в образе финна Кайхунена, и неким «Вла…», сотрудником питерской мэрии, он впервые услышал о какой-то тетради. А так как говорившие явно придавали этому предмету исключительное значение, то Сушко всерьез заинтересовался происхождением и историей, связанной с его появлением. Разговорить питерского искусствоведа по понятной причине не удалось: после допроса генерала Пети останки несчастного старика были кремированы и захоронены под чужим именем на Котляковском кладбище. Это еще больше озаботило министра Сушко, и он предпринял ряд мер по поиску следов таинственной тетради, а так как все, чего добиваются с дотошностью, в конечном итоге сбывается, то и правда о происхождении авелевского
