пророчества в конце концов стала для Сушко очевидной, заставив его крепко задуматься. Получалось, что монах, чьи предсказания всегда сбывались, осветил своим гением будущее страны, которую Сушко со товарищи более всего на свете жаждали видеть разбитой на территории, поделенные между несколькими иностранными государствами так, как будет угодно Штатам, которые и сами давно были не прочь поживиться от русского стола. Откровения давно истлевшего монаха могли существенным образом скорректировать планы сяожэней, указав имя предполагаемого спасителя России от предсказанного Авелем третьего ига. В случае получения прямого указания на конкретного претендента оставалось лишь вовремя избавиться от него, и в этом плане Сушко, найди он тетрадь первым, оказывался в положении гораздо более выгодном, чем, скажем, царь Ирод, которому пришлось истребить уйму ни в чем не повинных младенцев и при этом все впустую.
Здесь наша история могла бы стать описанием хитрости генерала Пети, который хоть и не был медиумом, да и вообще относился ко всякого рода чертовщине с долей сарказма по причине вживленного в мозг в суровых условиях военной академии материализма, тем не менее восполнял отсутствие дара предвидения своей блестящей интуицией и чрезвычайной любовью к коварству различного рода. Соперник, попавшийся Сушко, был не просто силен, он был по меньшей мере равнозначен и любил играть на опережение. Однако с определением того, что заменяло Сеченову душу, кажется, и так все ясно. Острослов и циник Сеченов к зрелому периоду своей жизни стал настоящим чудовищем. Однажды один смелый кандидат исторических наук, которого пригласили в телевизионную программу осветить какой-то там исторический аспект, не выдержал и смело провел параллель между группенфюрером СС Мюллером и нашим родным группенфюрером Сеченовым. Эфир был прямым, и телевизионщики не смогли вырезать смелое сравнение пылкого кандидата, так как резать прямые эфиры пока что не умеет никто и нигде. Генерал Петя на следующий день просмотрел эту передачу в записи и, говорят, долго смеялся. Даже назвал историка «чудаком» и «сказочником», что, впрочем, не помешало историку спустя пару месяцев погибнуть в автомобильной катастрофе. Генерал Петя, который любил засиживаться в кабинете допоздна, а иногда ночевал прямо на работе, прокомментировал его смерть в присущей ему манере: «Мюллер любил устраивать всем автокатастрофы, он даже собственному сыну организовал такой же шумный уход из жизни. Раз этот ботаник меня под Мюллера подровнял, так я даже ничего особенного придумывать не стану. Пусть потом не обижается, что у его „жигуленка“ шаровые отвалились прямо перед „КамАЗом“.
Достать Сушко было главной задачей генерала. Для этого он был готов пойти на любые, как он их называл, «побочные» жертвы. Поэтому когда перед Сеченовым встал вопрос «или его друг, отец Игоря, или еще один гвоздь в гроб Сушко», генерал Петя раздумывал недолго. Тогда, в девяносто втором, у него появился реальный шанс приблизить своего агента Игоря вплотную к врагу. Таков был план генерала.
Но в любом, даже самом продуманном плане всегда есть место для случайной нелепости, и нелепость такая произошла в самый ответственный момент. Тот, кто должен был устранить Андрея Лемешева, был перехвачен людьми Пэм, допрошен с применением развязывающей любой язык «сыворотки правды», после чего исчез, и никто никогда не видел даже останков неудачливого убийцы. Американцы выполнили то, что должен был выполнить человек Сеченова, и довели дело до конца, завладев подлинником тетради Авеля. Казалось бы – вот оно! – остается лишь расшифровать текст, а это не Нострадамус, наш монах писал, что видел, без малейших иносказаний и эвфемизмов. После расшифровки передать текст в распоряжение Сушко и запустить в действие план ликвидации указанного в пророчестве будущего спасителя России. Казалось бы, все очень просто. Однако верный пес не получил ничего.
У американцев был свой собственный план, и Сушко отнюдь не играл в нем главную роль. В ЦРУ умеют придумывать многоходовки, действие которых порой бывает растянуто на долгие годы. Почему? Потому что в этой организации прекрасно знают: История, как и всякая женщина, время от времени беременеет. Плод, ею вынашиваемый, – это Событие, с рождением которого начинается новая эпоха. Помочь ей разрешиться от бремени приходится порой самым непредсказуемым образом, и всегда есть акушер, человек – историческая личность, которая должна принять этот плод. По мнению американцев, сын украинского карателя на роль акушера не подходил. У них на примете был кто-то другой. Кто-то, о ком они еще не знали. Кто-то, кто должен сыграть свою роль, и он ее обязательно сыграет. Скоро.
…Игорь очнулся только на пятый день после операции. Он медленно открыл глаза, ощутив ресницами шероховатость бинтов, туго стянувших лицо. Пошевелил губами: все те же бинты. Лицо даже по ощущениям не свое: нос какой-то большой, подбородок стал крупнее…
– Пэм?
– Да, милый. – Ее рука, холодная, как талая вода, и слова, теплые и волнующие.
– Почему у тебя холодные руки?
– Я волновалась, Эгер. Я и сейчас очень волнуюсь.
– Да брось ты. Что со мной могло случиться? Или тебя волнует другое?
– Я хочу посмотреть на тебя… нового.
Пришел врач, зевнул, взял в руку хирургические ножницы, разрезал слой бинтов вначале справа, затем слева:
– Готовы? Предупреждаю, что зрелище тяжелое, можно заработать нервное расстройство. Сразу прошу не пугаться, на лице послеоперационный отек – он пройдет через неделю. Ну как? Вы готовы, мисс?…
– Миссис, – у Пэм задергалось левое веко, – впрочем, это не важно. Готова, меня сложно напугать, мистер эскулап.
– Раз, два, три, – хирург осторожно поднял марлевый квадрат над новым лицом Лемешева, тот открыл глаза и мгновенно зажмурился:
– Черт! Как режет глаза! Дайте зеркало, погляжу, во что я превратился.
– Эгер, я попросила не давать тебе зеркала. Все в порядке, но лучше тебе не видеть себя сейчас. Давай подождем неделю.
Пэм сказала это, закрыв глаза. В голосе ее стояли слезы, она совсем по-бабьи прикрыла рот ладонью. Впервые в жизни она готова была разреветься, как последняя дура. Вернее, как последняя влюбленная дура, а это совсем иной сорт дурости. Он желанен и естествен. Игорь попытался улыбнуться, но из этого мало что вышло: отек лица сильно ограничивал мимику:
– Я люблю тебя.
– И я. Я тоже люблю тебя! Я никогда никому не говорила этого!
Игорь обратился к хирургу:
– Дружище, забинтуй меня обратно. На неделю. Чтобы не было соблазна посмотреть.
…Пластическую операцию сделали в военном госпитале академии Вест-Пойнт. Потрудиться пришлось основательно: хирург семнадцать часов не отходил от стола и, что называется, «придумывал на ходу». От первоначального эскиза пришлось отказаться: строение славянского лица диктовало свои условия, но в конце концов все получилось. Спустя неделю Игорь увидел себя и рассмеялся так, что Пэм испугалась за его рассудок. Подумала, не началась ли у него истерика. От прежнего Лемешева не осталось ничего. Вернее, даже так: вообще ничего. Совсем другой человек, лет на пять старше, и лицо какое-то… Одним словом, из русака Лемешева сделали ни то ни се. Нос какой-то длинный, острый, словно у Николая Васильевича Гоголя. Скулы почти отсутствуют. Уголки глаз по-собачьи опущены книзу, как у Сильвестра Сталлоне. Губы узкие, а подбородок очень тяжелый, волевой, словно знаменитая челюсть Щелкунчика. Одним словом, прощай, Игорь Лемешев, прощай навсегда. Сто к одному, что мать родная, будь она жива, и та не узнала бы. Но мать умерла, а вот Сеченов жил и здравствовал. Из-за него и пришлось сделать пластическую операцию, ведь генерал Петя был хитер, как старый пегий лис, и поверил бы в смерть Игоря, лишь увидев тело и дождавшись экспертизы ДНК. Тот уголек, который он увидел на фотографии в итальянской газете, генерала не впечатлил: слишком бездоказательно и более чем подозрительно.
Пэм смогла убедить Игоря лечь под нож почти сразу:
– Неужели ты хочешь, чтобы изверг, убивший твоего отца, сделал то же самое с тобой? Подумай над тем, есть ли у него хоть одна причина, чтобы оставить тебя в живых?
Игорь попытался ей возразить:
– Нет никаких доказательств участия Сеченова в этом деле. Почему ты так в этом уверена? Знаешь, иногда мне кажется, что отец погиб не без твоего участия, – заметив, как исказилось лицо Пэм, он схватил ее за руку и притянул к себе, – я имею в виду косвенного участия. Ведь вы следили за ним?
– Заткнись! Как ты можешь говорить мне такое? – она вырвала свою руку и сделалась похожей на очень
