злую, оскалившую клыки волчицу. – Я лишь хотела помочь! Я спасла тебя от смерти, неужели ты не понимаешь, что не было иного выхода?!
Игорю очень хотелось сказать: «Не знаю… Откуда в таком случае тетрадь? Отец говорил, вернее, намекал, что эта тетрадь где-то спрятана. Это ведь наше семейное достояние. Слишком длинная история, я не стану ее рассказывать подробно, но по всему выходит, что тетрадь могла быть только у него! Ты думаешь, я поверил, что она появилась из воздуха?!» – но, конечно, Игорь промолчал.
Пэм лишь развела руками, мол, «что с тебя взять, Фома неверующий»:
– Тебе придется поверить. Неужели два года практики ни в чем не убедили тебя? Ты неискренен со мною, Эгер, и мне очень обидно. Когда наконец ты поймешь, что все это, все, что было сделано, – лишь потому, что я люблю тебя?! Да, я работаю в ЦРУ. Да, я сделала многое, о чем теперь сожалею. Да, я не люблю твою страну, мне ее любить не за что. Если хочешь – это моя работа! Но я всегда была искренна с тобой, и когда я говорю, что твоего отца убил Сеченов, то ты должен мне верить, – она перешла на крик, – тебя убьют! Неужели это непонятно, мать твою! Ты двигаешь людей как пешки, ты почти владеешь жизнями, и ты не веришь в то, что там, в алтаре, сам Люцифер явил тебе свою благодать! Направил по истинному пути! Указал тебе цель! О чем мне говорить с тобой?! Ты дерьмо! Ты большевик и нигилист!
Игорь дал ей пощечину и тут же обнял. Ее всю трясло, словно от удара током. Ну что тут оставалось делать? Там, где смешались вместе и женское коварство, и, что более важно, женская любовь, коктейль этот, пусть всего наполовину заправленный правдой, оказал свое действие. Игорь поверил ей, на этот раз уже окончательно. А поверив, он был готов на все: пусть меняют лицо, пусть придется ждать – он на все готов, лишь бы отомстить. Сатана – союзник? Почему бы и нет?! Желать лучшего союзника глупо и неблагодарно, ничего нельзя вернуть. Таким, как прежде, он уже не будет. Никогда.
…Спустя месяц в Париже француз по имени Ксавье Мулен, смиренно пройдя положенную в таких случаях процедуру в российском консульстве, получил туристическую визу. Ранним утром в аэропорту его провожала темнокожая девушка, очень красивая и очень грустная. Они почти не разговаривали, просто стояли вплотную, взявшись за руки, а девушка склонила голову на его плечо. Со стороны они отчего-то напоминали влюбленных лошадей. После того как мсье Мулен скрылся за разделительным барьером спецконтроля, грустная девушка преобразилась. Из грустной она за мгновение превратилась в самую обычную погруженную в свои проблемы парижанку. Быстрым, четким шагом вышла на улицу, села в машину и очень твердым голосом приказала таксисту:
– В американское посольство.
В посольстве по ее просьбе ей немедленно предоставили отдельную комнату и компьютер с шифрованным каналом связи. Девушка написала короткое письмо, состоящее всего из двух слов: «Он улетел», задумчиво погладила пальцем клавишу «ввод», улыбнулась и с силой ударила по ней. Письмо ушло по назначению, а девушка покинула посольский особняк и направилась по авеню Габриель в сторону Елисейских Полей.
Она медленно шла по безлюдной в это раннее утро аллее парка, опустив голову, и не обратила внимания на двигавшегося в ее сторону велосипедиста в защитном шлеме и синих поляризованных очках, за зеркальными стеклами которых его глаза невозможно было разглядеть. Велосипедист ехал неторопливо, и казалось, не было ничего необычного в его появлении. Мало ли таких велосипедистов совершают моцион вдоль Елисейских Полей? Однако лицо его было напряженным, губы плотно сжаты, а крупные желваки так быстро ходили под кожей, словно это были поршни в двигателе внутреннего сгорания. Расстояние между девушкой и велосипедистом сокращалось, и вот когда дистанция была не более пятидесяти метров, он снял правую руку с руля, отвел ее назад и вытащил из седельной сумочки пистолет. Рука пошла вперед, велосипедист приготовился выстрелить, и даже не успел понять, что произошло: за половину секунды до того, как его палец готов был спустить курок, раздался звук, похожий на звонкий щелчок пальцами. Такой щелчок делают обычно танцоры фламенко, он заменяет им деревянные кастаньеты. Пуля пробила перемычку поляризованных очков и угодила велосипедисту точно в переносицу. Девушка подошла к поверженному убийце и с некоторым недоумением поглядела на пистолет, который тот выронил, падая со своего велосипеда. Лицо велосипедиста было до неузнаваемости изуродовано пулей сорок пятого калибра: Пэм, будучи стопроцентной американкой, не признавала никакого другого оружия.
Белый царь – Красный царь. Екатеринбург – Москва. 1917–1994 годы
Когда пороховая гарь немного осела и в подвале при тусклом свете двух крохотных лампочек появилась возможность хоть что-то увидеть, Юровский осмотрелся. Никто из расстрелянных членов царской семьи не подавал признаков жизни. Один из убийц, не просыхавший четвертый день Ермаков, подал голос:
– Товарищ комендант, в голову стрелять будем или как?
Юровский, внимательно осматривающий в тот момент труп Николая Второго, вдруг заметил, что в оттопыренном боковом кармане царского френча явно что-то есть. Это настолько заинтересовало его, что Ермакову пришлось свой вопрос повторить.
– А зачем? У меня и так уже в ушах звенит. Ничего не слышу. Теперь, видимо, надо будет показаться врачу, как бы перепонки не повредились. Не желаю становиться классовой жертвой, – Юровский хрипло рассмеялся, – в головы стрелять не станем, все равно они все дохлые. Что там с дровами?
– Все давно готово, товарищ комендант, – подал голос еще кто-то из злодеев.
– Ну и славно, – Юровский продолжал смотреть на заинтересовавший его карман. – Кстати, товарищ Никулин, как там дела с описью романовских вещей? Продвигаются?
– Почти закончили уже, – Никулин выразительно посмотрел на тела несчастных, – осталось только сделать личный обыск, и все.
При словах «личный обыск» Юровский чуть заметно напрягся, впрочем, никто ничего не заметил, слишком темно:
– Ладно, давайте-ка все наверх. Пусть здесь проветрится. Все равно сейчас жечь нельзя, зарево привлечет внимание, возможны провокации со стороны контрреволюционного элемента, а товарищ Ленин лично просил меня, чтобы все прошло как по маслу, без сучка, так сказать… Все наверх, живо!
Члены расстрельной команды, гремя сапогами, стали подниматься по лестнице. Последним шел Юровский. Он приотстал и крикнул:
– Я сейчас, только раскрою отдушины!
Быстро, как черная уродливая цапля, подскочил к телу Николая Романова, дрожащими от нервного напряжения пальцами расстегнул пуговицу накладного кармана и сунул руку внутрь. Нащупал какую-то тетрадь, немедленно выдернул ее и поднес к глазам. Так и есть, тетрадь. Старая, замызганная, в переплете из ломкого коленкора. Убрал за пазуху, еще раз огляделся. На пальце императрицы заметил бриллиантовое кольцо, попытался снять, но кольцо сидело очень туго и не поддавалось. Юровский достал из-за голенища складную финку, но, подумав, с сожалением убрал нож обратно: «Донесут, сволочи, а Менжинский крут с мародерами. К черту! Надо только проследить, чтобы этот пьяница Ермаков не присвоил себе».
Убедившись, что тетрадь не выпадет, Юровский быстрым шагом покинул место казни. С уходящими утренними сумерками во дворе дома запылали костры, как того требовал погребальный жертвенный обряд иллюминатов. Перед каждым костром Юровский лично произносил молитву, и зазвучал над древней, веками намоленной уральской землей тот самый, услышанный однажды Игорем и принятый им за санскрит, язык. Язык Еноха, сатанинский язык: Махашдахаш ашрии ташхзехаш, ташхашрах эзехо ашдашхаш! Распахните врата Ада! Нижние небесные сферы да будут служить вам! Правьте теми, кто правит! Свергайте оступившихся. Возвеличивайте окрепших и уничтожайте слабых. Для них места нет, пусть останутся единицы. Добавляйте и убавляйте до тех пор, пока звезды не будут сочтены…
К десяти часам утра тела всех членов царской семьи, без остатка, были сожжены.
…Юровскому, как ранее и Николаю Романову от предка его, императора Павла, досталась собственноручно Авелем написанная копия с измененным концом. В двадцать первом году прошлого века Юровский закончил работать в ЧК и был переведен в Москву, как сам он мрачно шутил, «на покой». Покой Юровскому обеспечило место в Государственном хранилище СССР, где он отвечал за отправку ценностей за рубеж в обмен на необходимые для молодой разрушенной Страны Советов хлеб и станки – орудие победившего пролетариата. Царская тетрадь лежала в его рабочем сейфе до того дня, когда однажды в гости к Юровскому наведался его приятель, член масонской российской ложи мартинистов-
