Есимура накинул на плечи девушки плащ и подтолкнул ее.
— Есимура, теперь ты отвечаешь за Ханаэ. Береги ее…
— Слушаюсь, — могучий Есимура опустился на колени, и, положив ладони на татами, поклонился — Председатель, прощайте…
— Да, ладно, хватит уж… — старик опять прикрыл глаза. — Торопитесь…
Звуки шагов и рыдания удалились. Через некоторое время снаружи донесся шум мотора. Потом затих и он. Остались только гул непрекращавшегося в горах Канто извержения да потрескивание и поскрипывание дома. Потом эти звуки перекрыл свист. В дом ворвался ветер.
Свет со стороны сада заслонила тень, старик приоткрыл глаза.
— Тадокоро-сан, вы? — проговорил он едва слышно.
— Кажется, тайфун приближается, — сообщил профессор, отряхивая пыль с дзабутон. — Успеют ли благополучно добраться Ханаэ-сан и остальные…
— А вы так и не ушли… — старик опять прикрыл глаза и закашлялся коротко и мучительно. — Впрочем, я так и думал…
Глаза профессора Тадокоро глубоко запали, вокруг них появились темные круги. Лицо заострилось. Казалось, он постарел на добрый десяток лет. Даже крепкие широкие плечи сделались какими-то щуплыми. Венчик редких волос на его лысой голове стал совсем белым. Профессор так изменился, что даже его ученики, пожалуй, не узнали бы его.
— Жаль, что нет еще одного «джипа», — пробормотал профессор Тадокоро. — Я собирался в горы…
— Когда такое творится, в горы уже не поднимешься… — время от времени приоткрывая глаза, сказал старик. — Вот и дожили… Сколько еще остается-то?
— Месяца два… — профессор Тадокоро украдкой вытер глаза. Нет, их разъедал не пепел. Слезы и после того, как он смахнул их, продолжали течь по его щекам. — А люди смогут жить… еще с полмесяца, или… еще недели три…
— Тадокоро-сан, словно вспомнив что-то, чуть громче спросил старик. — Сколько вам лет?
— Шестьдесят… пять, да, да… — профессор чуть улыбнулся солеными от слез губами. — Служи я себе потихонечку в университете, так в этом году вышел бы на пенсию. Прочитал бы юбилейную лекцию в ознаменование ухода на покой, а там…
— Шестьдесят пять… Какой вы молодой еще… — пробормотал старик. — И почему же это вы умираете?..
— А не знаю, горько уж очень… — понурив голову, тихо сказал профессор. — Наверное, потому, что горько… Я, знаете, вот дожил до таких лет, а во мне что-то такое осталось — детское, что ли…
— Потому что горько, говорите… Гм…
— Я ведь сначала решил было молчать… — вдруг неожиданно громко произнес профессор, казалось, он больше не в состоянии сдерживать свои чувства. — Когда я это обнаружил… Ученые мужи уже давно старались держаться от меня на почтительном расстоянии… Поначалу я это почувствовал чисто интуитивно. Помните, когда я с вами впервые встретился, в отеле, вы спросили, какая черта для ученого- естествоиспытателя является самой важной, и я вам ответил — чутье. Так вот, когда мое чутье подсказало мне это, меня будто морозом сковало. В то же время я подумал, что кому бы я об этом ни сказал, мне все равно никто не поверит, тем более, что доказательств у меня не было. Решил похоронить это в себе, скрывать ото всех…
— Все равно бы узнали…
— Но намного опоздали бы… — голос профессора дрожал и прерывался, словно он исповедовался в грехах. — …И необходимые меры тоже… Долго бы докапывались до природы этого катаклизма… Опоздали бы на год, а то и на два и не успели бы подготовиться к встрече с ним… Ведь при нынешней академической системе споры и обсуждения продолжались бы до последней секунды. Наука не верит одной интуиции. Необходимы доказательства. Нужны многословные бумаги, таблицы, формулы, диаграммы. Никто слушать не станет, если заявить, что ты всем существом своим предчувствуешь необычные перемены. А меня тем более никто бы не стал слушать… Меня же терпеть не могли в академических кругах…
— Опоздали бы, говорите? — казалось, с глубоким интересом спросил старик. — Да, жертв было бы в два, три раза больше… А вы вынесли все… настояли на своем… даже приняли на себя оскорбительное прозвище пьяницы, ученого дурака, безумца… Работали, не жалея живота своего… Я всегда так считал, а оказывается…
— Ну… да… в какой-то мере, может быть, так оно и есть… Но на самом-то деле… — голос профессора Тадокоро мучительно прерывался. — На самом-то деле… я хотел скрыть то, что увидел благодаря своей интуиции, скрыть весь материал, все результаты наблюдений, которые я собирал лишь в подтверждение своей интуиции… Я был, словно в беспамятстве… хотел чтобы гораздо больше людей, намного больше погибло вместе с Японией, вместе с этими островами…
Старик молчал, лишь иногда слышалось его легкое покашливание.
— Разве это не странно! Откровенно говоря, я собирался обратиться ко всем японцам с призывом… Сказать им: друзья, Япония, наши острова, наша земля… будет разрушена, уйдет под воду, погибнет. Давайте, мы, японцы, умрем все вместе, умрем с нашими любимыми островами… Даже теперь мне иногда приходит в голову, что так было бы лучше. Потому что… Только подумать о муках и горе, которые придется терпеть японцам, убежавшим за моря…
Тяжелый ветер вновь с гулом и свистом обрушился на сад. Этот леденящий ветер принес влагу и запах совсем уже близкого моря.
— Тадокоро-сан… вы, кажется, были холостяком? — опять спросил старик, покашливая.
— Да…
— Да, так и должно было быть… Я теперь понял. Вы же были влюблены в эти острова, в Японию…
— Совершенно верно, — профессор Тадокоро, словно обрадовавшись, что наконец-то может сказать об этом вслух, закивал головой. — Да… Вернее, даже не влюблен был, а испытывал великую любовь…
— И обнаружили в организме бесконечно любимой возлюбленной признаки неизлечимой раковой опухоли… От чрезмерного горя…
— Да… — профессор Тадокоро, прикрыл лицо руками, тихо заплакал. — Совершенно верно. С тех пор как я это обнаружил, я решил умереть вместе с этими островами…
— То есть самоубийство по сговору между влюбленными… — в горле старика опять засвистело, но видно не от кашля, а потому, что ему стало смешно от собственных слов. — Японцы… все же странный, смешной народ…
— Знаете, был даже момент, когда я в запале думал, что все японцы меня поймут, стоит мне только к ним обратиться… — шмыгнув носом, пробормотал профессор. — Ну, а потом я решил, что нельзя заставлять людей умирать вместе с женщиной, в которую сам влюблен…
— И наверное, не потому, что хотели владеть ею единолично, а потому, что, если бы вы обратились ко всем с призывом, неожиданно много людей пришло бы в такое же настроение…
— Да, да, я думал, что меня поймут… — профессор Тадокоро поднял к небу залитое слезами лицо. — Японцы… Они ведь не просто откуда-то переехали и стали жить на этих островах. Правда, и с теми, которые приехали уже потом, произошло то же самое… Японцы… Ведь это не только люди, понимаете?.. Японцы… это… вот эти четыре острова и мелкие острова, эта природа, эти реки, горы, леса, травы, звери и птицы, города и села, следы и память, оставшиеся от живших прежде людей… Все это целиком и есть японцы. Человек ли, или гора Фудзи, или Японские Альпы, или река Тоне, или мыс Асидзури — все они одной крови. И если эта утонченная природа… эти острова… — все разрушится, исчезнет и погибнет… тогда перестанут существовать и те, кого называют японцами…
Опять откуда-то донесся глухой грохот взрыва. И через секунду под небом раздался такой треск, словно ударили разом сотни молний. Видно, где-то образовался разлом.
— Я вот думаю про себя… Вроде бы я не такой уж ограниченный человек… — продолжал профессор Тадокоро… — где только в мире не побывал, разве что в Антарктиде не был. Смолоду разъезжал, наблюдая горы, континенты, природу. Когда на суше уже не осталось для меня нового, стал наблюдать за дном океана. Конечно, я видел и страны, и людей в этих странах, но все это я воспринимал как проявление жизни, развивающейся на определенном земельном массиве в окружении специфической природы… Дело в
