послание (из-за вчерашних излишеств у него все вылетело из головы).
— Я его забыл, — сказал я.
— Если будешь упрямиться, поплатишься за свою дерзость.
Впервые с тех пор, как мы стали изгнанниками, он пригрозил засадить меня под замок, если я не повторю того, что слышал. Тогда я сделал вид, будто преодолел свои колебания. От имени Кеплера я воспроизвел две страницы упреков, щедро сдобренных уверениями в почтении, якобы еще не вполне истощившемся. У меня это вышло так удачно, что мой господин приказал немедленно готовить экипаж, чтобы отправиться в Прагу и помириться с ним, пока ссора не приняла более серьезного оборота. Предупреждая просьбу императора, он поручил уведомить его о своем намерении вернуться в дом бывшего канцлера Курца.
Назавтра курьер от Рудольфа Габсбурга, повстречавший на пути его посланца, сообщил, что нам предназначено другое жилье, еще ближе к императорскому дворцу.
Сундуки, наряды — все было собрано и уложено за несколько часов.
Мы выехали в Прагу, где вскоре расположились в «Золотом грифоне», хотя ничего золотого, кроме букв на вывеске, там не было. Окнами это неопрятное логово выходило на пропасть, именуемую Оленьим рвом и отделявшую собор от парка, окружающего дворец. В этом овраге гнездилось столько птиц, что могло показаться, будто мой хозяин поселился в огромной птичьей клетке. По утрам из монастыря по соседству, кроме пения монахов, доносилось воркование голубей, утиное кряканье, кукареканье, но вскоре все эти звуки заглушал конский топот, разносящийся по узким окрестным улочкам. Женщины сетовали на весь этот гам и с сожалением вспоминали замок Курца.
У господина Браге почти никогда не возникало надобности пользоваться своей каретой, чтобы ехать во дворец, так он был близко. Нарядившись, как самые высокородные германские принцы, он дважды в день, предшествуемый Хальдором, отправлялся к Рудольфу, который посылал за ним или чьей аудиенции он сам испрашивал под любым самомалейшим предлогом. Его главной заботой было помешать Урсусу излить по его адресу остатки своей желчи. С немалым удовлетворением он узнал, что Скотина-Урс заболел в Магдебурге и слег.
Император более о нем не упоминал. Мой хозяин сделал из этого вывод, коим поделился со мной, что, стало быть, Скотина-Урс предпочел отказаться от новых нападок в надежде вернуть себе расположение двора, и этим он был весьма доволен.
Затем сеньор Браге пожелал примириться с Кеплером, прежде чем эта ссора нанесет урон его доброму имени. Но Кеплер, увы, находился в Австрии. Он завершил свои незавидные дела в Граце, где эрцгерцог Матиаш начал притеснять протестантов, так что в конце концов у него было отнято все его имущество.
Тихо Браге пожаловался императору, что астрономические приборы, вывезенные с Гвэна, застряли в Гамбурге по вине местных властей, но Рудольф и сам это знал, ведь ему надо было заплатить выкуп, чтобы доставить их в Прагу.
Сеньор рассчитывал препоручить их Лонгомонтанусу, чтобы тот установил доставленное в Бенатки. Но верный ученик после десяти лет службы у своего наставника, произведя все нужные измерения в день солнечного затмения десятого июля, прибыл в Прагу вместе с молодой женой и дочкой, чтобы объявить о своем твердом решении вернуться в Данию.
В его честь был дан очень скромный пир, на котором учитель пообещал снабдить его рекомендательными письмами, с которыми он повсюду встретит благоприятный прием. Лонгомонтанус не являлся образцом красноречия и признательность свою выразил весьма сдержанно. Всем было понятно, что он этим посулам не верит и знает, что отныне должен рассчитывать лишь на собственные силы.
Объяснением его отъезда, несомненно, могло послужить прибытие двух новых помощников, Сейффарта и Пауля Иенсена. Дело не в том, что он приревновал к новичкам, напротив: теперь он мог со спокойной душой покинуть своего учителя — их приезд избавил его от угрызений. Да к тому же и Кеплер, лишившись в Австрии всего своего имущества, собирался вернуться в Прагу — труды господина Браге попадали, таким образом, в наилучшие руки.
Между тем император убеждал Сеньора окончательно отказаться от житья в Бенатки. Ему куда больше хотелось оставить датчанина при себе, дабы узнавать от него, как обернется его война с турками. Когда в Прагу прибыли астрономические приборы, он велел перевезти их в дом, стоящий позади замка барона Гофмана, в дальнем конце того же холма, на котором высился императорский дворец. Оттуда господин Тихо мог наблюдать небо и землю, а заодно составлять гороскопы грядущих сражений. У ног его расстилался город, пересекаемый сверкающей лентой реки, дымящийся, будто след пролитой ртути, звенящий колоколами, а в первые октябрьские дни укутанный одеялом тумана. И там-то, на этой высоте, он дал мне понять, что я нужен ему как колдун, требуется моя помощь.
— О чем ты плачешь? — спросил он.
Я предпочел бы не ведать, что его ждет.
— Так почему? — настаивал он, охваченный тревогой.
— Боюсь узнать свой жребий, — сказал я.
В ответ он заверил меня, что его интересует только жребий Габсбургов. Если мне удастся прозреть судьбы войны с турками и то, какую политику Рудольфу надлежит вести с Папой Римским, он сумеет облечь мое предсказание в форму гороскопа и окажется избавлен от этой задачи. Взамен он мне обеспечит полную секретность (можно было подумать, будто он оказывает мне чрезвычайную милость, хотя от этой секретности всецело зависел успех его хитроумного плана). Его семья, помощники, Кеплер — все по-прежнему будут скрывать, что я существую. Причина, на которую он ссылался, требуя от домочадцев молчания, была достаточно убедительна для всех (кроме Тенгнагеля, ибо он меня терпеть не мог). «Йеппе, — говорил он им, — не до такой степени карлик, чтобы заинтересовать императора. Но стоит ему проведать, что он носит на себе мертвого брата, и вы будете лишены его общества, император пожелает, чтобы такой феномен принадлежал только ему».
Магдалена добавила, что у меня имеются таланты куда посущественней, нежели двойственность моей природы и ловкость, которую я проявляю в играх с запоминанием. Она-то знала, что отец использует меня при составлении пророчеств для нужд дворца. Что до Кеплера, который всю осень составлял гороскопы для придворных вельмож и жил на средства, выделяемые моим господином из милости, он бы никогда и помыслить не осмелился, что Тихо Браге способен подобным образом добиваться благосклонности Рудольфа Габсбурга, опираясь в этом деле скорее на волшебство, чем на науку. Однако же так оно и было.
Тщетно я напоминал хозяину о клятве, к которой он же сам меня когда-то принудил.
«Я же сказал, что освобождаю тебя от нее, — отмахивался он. — Говори, пей что хочешь, хоть пиво, хоть вино, только говори!»
Мы стояли на террасе, что возвышалась над городом. То был день Рождества, год, а с ним заодно и век близились к своему концу, туман от реки наполнял долину, как ледяное море — заливы Исландии, и все, что Провидению угодно было открыть мне, вошло в мою душу. Я содрогнулся от ужаса.
«Урсус захворал французской болезнью, — сказал я Сеньору, — с ним то же, что некогда было с Филиппом Ротманом». Я предрек ему близкую кончину. Это известие обеспокоило моего господина. Он задумал послать старшего сына к «этому проклятому Урсу», чтобы убедить его, прежде чем почить с миром, отречься от своего пасквиля.
«Что еще ты видишь?»
Я увидел, как императорский посланец со свитой и повозкой, груженной дарами, входит во дворец к туркам. Несчастного сбросили в ров и проткнули раскаленным железным прутом. Ему вырвали глаза, переломали кости. Искалеченный, умирающий, он был возвращен в Прагу, чтобы посеять ужас.
Я увидел Рудольфа Габсбурга, он бродил мимо окон и все смотрел вдаль, где кровавое солнце клонилось к закату. Я увидел множество христиан, удушенных под стенами Константинополя, меж тем как во Франции католики подвергли протестантов чудовищному истреблению.
Я увидел Матиаша, брата императора, одетого в голубое, словно поляк, он хорохорился, грозил отмстить, зарился на трон Богемии и клялся, воцарившись на нем, расправиться с лютеранами и магометанами.
Мой господин решил, что знает достаточно, чтобы в тот же вечер устремиться во дворец: там он дал императору совет выбрать себе в преемники лучше Альбрехта, чем Матиаша. Звезды говорят, объяснил он, что последний склонен к предательству, готов натравить католиков на протестантов, лишь бы завладеть короной.
Император, чье воображение все еще занимало предсказание насчет монаха-убийцы, обещал избавиться от капуцинов из боязни, как бы они, сговорившись с его братом, не воткнули ему нож в сердце. Увы! Чтобы уклониться от мнимой угрозы, он усугубил другую, более чем реальную опасность. Теперь эрцгерцог Матиаш мог твердить повсюду: «Смотрите, мой брат совсем потерял разум, он так подпал под влияние лютеран, этих приспешников сатаны, что прогнал от себя воинов папы, дабы отдать Священную Империю во власть магометан!»
Рудольф Габсбург сдержал слово: еще до конца января насельники покинули монастырь, откуда когда-то доносилось пение, которое мы слушали у себя в доме над оврагом. Повозки с монашеским добром несколько недель все катили и катили мимо, с самого утра их колеса начинали грохотать, и эхо отдавалось от фасадов домов.
Императору пришлось выдержать резкое столкновение с советом, не одобрившим его решения. Все сочли Тихо Браге виновником высылки капуцинов. По городу разнесся слух (его отголоски вскоре дошли до меня через портного Прокопа), будто датский астроном пособник дьявола, еще один обманщик из бесконечной череды шарлатанов, которых множество перебывало в фаворе у императора, начиная со зловещего Джона Девуса.
Между тем мой хозяин снова водворился с семейством в доме канцлера Курца и получил обратно свой подземный алхимический кабинет, причем капуцины, уезжая, не преминули заявить, что он там предается гнусным опытам над трупами и приказал прорыть подземный ход во дворец, дабы император, не будучи замеченным, мог участвовать в этих ужасах.
Больше десяти лет прошло, а эту басню все еще рассказывают, сам слышал. Капуцины вновь владеют монастырем на Градчанах, но легенда о преступной, алхимии моего господина никогда не покинет богемских католических мозгов.
Когда до ушей сеньора Браге дошло известие, что смерть Николаса Урсуса неотвратима, он на свои средства опубликовал небольшой опус, сочинение коего сам же навязал Кеплеру. Несчастный жил у барона Гофмана в ожидании пенсиона из королевской казны, но его все не назначали, приходилось брать вспомоществование у всех понемногу. А он еще должен был поддерживать тестя, живущего в Австрии, жена у него хворала, он и сам весьма нуждался в поддержке: итак, он подписался под восхвалениями в адрес своего учителя.
Потом господин Браге вздумал послать к умирающему Урсусу своего сына Тюге, в то время пребывавшего в Гамбурге, а с ним — двух представителей закона. Но боясь, что сын отнесется к порученной миссии без должного рвения, он для начала направил к Урсусу нотариуса, который, прибыв в Магдебург, попытался вырвать у умирающего признание в клевете.
Николас Урсус отказался, но с величайшей любезностью принял предложение подвергнуть свой памфлет рассмотрению законников.
Его последние дни были ужасны. Я знаю об этом со слов Тихо Браге. Старший сын хозяина, поначалу предупрежденный о деликатном поручении, не был извещен о том, что отец уже послал к своему недругу кого-то другого: скрепя сердце, он отправился в Магдебург. Его отвели в дом, где умирал Урсус. Тюге застал его истерзанным попеременно то блюстителями закона, присланными Тихо Браге, то нашествием бесчисленных друзей, среди которых, по его словам, были Мельхиор Йёстель и Геллиус Сасцеридес.
Рассказывая мне об этом, он дал понять, что не нашел здесь ничего злокозненного, но в ту пору молодой господин держался чуть ли не как злейший враг своего отца. Он только и говорил, что о деньгах да о свадьбе с дочкой какого-то богемского барона, зачастил в гости к семейству богача Розенберга и вскоре, когда Священная Империя признала высокое происхождение Тихо Браге, с облегчением решил, что больше нет нужды терпеть нрав родителя.
— Сделайте милость, — сказал я ему, — не рассказывайте отцу, что Мельхиор был в заговоре с Геллиусом, чтобы навредить ему. Ведь это его убьет!
— Соблазнительное предположение, — обронил Тюге. Не нашлось бы никого, кто не питал бы враждебности к своему бывшему учителю, не исключая и Мельхиора Йёстеля, этого юнца с головкой зимородка. Он послал ему письмо с просьбой взять к себе на службу одного из его друзей. Претендент был женат. Тихо Браге претило платить за его жилье в Праге. Тем не менее, желая доставить удовольствие Мельхиору, он решил доверить его протеже математические вычисления. Тот с поручением справился, получив взамен обещание оплаты, каковое так никогда и не было исполнено.
Когда тело Николаса Урсуса предали земле, все нарекания против моего хозяина, что успели накопиться за многие годы, разом сошлись воедино. Вместо того чтобы соблюсти терпеливую сдержанность, Сеньор, куда ни пойдет, всюду твердил, что Скотина-Урс ускользнул от праведного возмездия за свои злодеяния. Его смерть была слишком легкой. За подобные преступления законы Богемии предполагают отсечение головы либо четвертование.
— Прекратите! — урезонивала его Магдалена. — Как человек, которому невмоготу, если при нем разделывают оленью тушу, может желать своим врагам подобной участи?
— А разве он не изрубил на куски мое доброе имя?
