пытался вызвать в комиссию даже президента Трумэна и был в своем рвении не одинок — среди членов комиссии находились деятели вроде, например, Шерера, который искренне верил, что Эйзенхауэр и Даллес тоже «красные». Эйзенхауэру, между прочим, позднее будут вменять в вину то обстоятельство, что он представил Хрущеву во время его пребывания в США своих внуков. Комедия, скажет читатель сегодня, но тогда с этим приходилось считаться.
Нельзя не отметить, что к собственному появлению перед комиссией Хелман готовилась тщательно, в этом ей помогал искусный адвокат. Это он, например, обнаружил, что в органе компартии «Дейли уоркер» содержались критические замечания в адрес писательницы. Так, до нападения Германии на Советский Союз о ее пьесе «Стража на Рейне» (1941) писали как о произведении, подстрекающем к войне, после нападения — пьесу превозносили. Другой факт: когда в 1948 году Хелман побывала в Югославии, где несколько раз встречалась и беседовала с Тито, у которого в то время начались разногласия со Сталиным, печатные органы компартии США неодобрительно отозвались о публикации ее заметок об этом. Адвокат предлагал приобщить такие аргументы к доводам защиты, если придется объяснять, почему в 1944 году Хелман пригласили посетить Советский Союз, где она провела несколько месяцев.
Хелман это предложение адвоката не приняла, но решила, однако, последовать другому его совету — занять, как он выразился, «морально оправданную позицию»: согласиться давать показания о себе, отказываясь говорить о ком-либо. Интересно отметить, что когда Хэммит узнал о тактике, придуманной адвокатом, он пришел в ярость, заявив, что все это «либеральное юродство», которым членов комиссии, отпетых негодяев, не проймешь, — что им понятия чести и морали. Хелман пишет, что ее так и подмывало сказать в лицо членом комиссии, что они — «сборище негодяев, которые ни во что не ставят жизнь других…».
«Вы же прекрасно знаете, что те, кого вызывают сюда, ни в чем не виноваты, но мучаете их, заставляете возводить на себя напраслину…» Она подумала так (и написала об этом, но много лет спустя), а тогда не произнесла вслух ни слова. Составила с помощью адвоката письмо в комиссию, где изложила план своего поведения во время слушаний. Она писала: «Я не могу и не буду подгонять свою совесть под моду этого года». Она отказывалась клеветать, оговаривать, доносить.
Хелман: «Сначала мне задали обычные вопросы — имя, где родилась, чем занималась, попросили перечислить на звания моих пьес. Много времени это у них не заняло, быстро перешли к более интересным вещам: моя деятельность в Голливуде, на каких студиях работала, в какое время, особенно почему-то напирали на 1937 год. Это оттого, подумала я, что была тогда в Испания, но не угадала. Знала ли я писателя по имени Мартин Беркли? (Я ни разу его не встречала.) Я ответила, что вынуждена отказаться отвечать на этот вопрос. Мне повторили, что хотели бы еще раз уточнить, находилась ли я за рубежом летом 1937 года. Я ответила утвердительно…» Как оказалось, Беркли, один из самых разговорчивых «свидетелей от комиссии», заявил, что голливудская секция компартии была создана как раз в июне 1937 года и что на первом организационном заседании присутствовали, среди прочих, Хэммит и Хелман… Мартин Беркли, среди голливудцев, охотно дававших показания, поставил своеобразный рекорд — он назвал 102 имени. По ему было далеко до профессиональных доносчиков: полицейский детектив Бловелт выдал 450 человек, добровольный помощник комиссии Арман Пена, которого за особые заслуги позднее даже зачислили в штат, взяли на довольствие, донес па полтысячи, некто Уильям Кимпл — на тысячу человек. Агенты ФБР, провокаторы, состоявшие в 40-е годи членами компартии, Кветик и Марквод «разоблачили» сотни коммунистов и их жен и детей. Они знали, что творили, за это им платили, награждали. По биографии одного из них (Кветика) даже сняли фильм под названием «Я был коммунистом ФБР». Еще в 50-е этот человек утверждал, что русские вот-вот вторгнутся в США через Аляску, а в 80-е, 30 лет спустя, на экраны США выйдут фильмы о «вторжении», на полках книжных магазинов появится пестрая продукция на те же темы, и спрос на них будет, ибо ложный стереотип советской «империи ала» внедрялся в сознание американцев не одно десятилетие и его не так просто изменить. Хотя никто не вспомнит, кто такой агент Кветик, винтик в машине «холодной войны», шизофреник и алкоголик, читавший на склоне лет лекции в Обществе Джона Берча, — кому нужны эти подробности. В нашей стране «врагами народах» называли тех, кто якобы являлся шпионом всех империалистических разведок, в США, по такому же принципу, к «агентам красных» причисляли всех, кто даже не с симпатией, а просто с интересом относился к Советскому Союзу. Взаимную вражду, подозрение поощряли, и как трудно теперь прийти даже к прежнему статусу элементарного незнания, отсутствия неискаженной информации о жизни в другой стране. Официальные и неофициальные делегации, совершающие по ездки, не перестают удивляться, открывать для себя Америку и Россию. На проходивших телемостах видно было, как трудно дается взаимное узнавание, как непросто поддерживать обычный человеческий диалог.
Не раз уже авторы статей о репрессиях в СССР в 30-е годы задавались в нашей прессе вопросом, что заставляло людей (помимо физического воздействия, пыток, моральных страданий, угроз) возводить на себя и других немыслимые обвинения. И не было еще ни разу полного ответа, и, наверное, не будет. Трудно это понять, осмыслить. нелегко оставаться самим собой, когда молчат миллионы, когда обвиняют бывшие друзья и коллеги. Дико, кошмарно — но правда.
«В состояние шока и гнева меня повергло то, пишет Хелман, — что во всем этом… участвовали люди моего круга… Раньше я всегда верила, что образованные, интеллигентные личности живут по тем принципам, которые провозглашают: свобода мысли и слова, право каждого иметь собственное мнение… желание помочь тем, кого пре следуют. Но лишь единицы выразили протест, когда поя вился Маккарти и его команда. И почти все, либо в силу своих действий, либо из-за бездействия, помогали маккартизму, они побежали за поездом, который даже не остановился, чтобы подобрать их».
Комиссия не останавливалась ни перед чем, она размалывала людей, сортировала человеческий материал по категориям. Уже в 1949 году в се картотеке значился 1 миллион имен. Выпущенное в 1957 году «Руководство по подрывным организациям и изданиям» содержало 628 наименований. В разное время к этому пособию добавлялись новые списки. Материал, накопленный комиссией, делал ее организацией уникальной — страшной, непредсказуемой. Комиссия стала получать запросы от конгрессменов, которые наводили справки об отдельных гражданах или организациях. Охват мыслимых и немыслимых подрывных элементов был воистину всеобъемлющим. В феврале 1960 года комиссия обнародовала доклад «Подрывная деятельность коммунистов в юридической области». Ранее были выпущены брошюры «Красная измена в Голливуде» и «Документы о красных звездах в Голливуде». Еще раньше свой доклад «Проникновение коммунистов в Соединенные Штаты» опубликовала торговая палата США.
Среди изданий комиссии сотни публикаций протоколы, доклады, буклеты, биографические справки, даже энциклопедии. Полнился и такой документ «Расследование Конгрессом коммунистической и подрывной деятельности, 1918–1956 гг.». Обратите внимание на даты отсчет вели с мерных лет существования советской власти.
Комиссия агитировала, заостряла, вскрывала, разоблачала, громила, комиссия навешивала на американцев красные ярлыки. Людей выставляли к позорному столбу, лишали средств к существованию, В отдельных штатах попавшим в «черные списки» не разрешали даже открывать собственное дело и это в Америке, где частное предпринимательство священно. Когда повестки явиться в комиссию настигли 35 членов Голливудского союза музы кантов, всем им сразу же было отказано в выезде в зарубежное турне…
Лиллиан Хелман вспоминает, как сама она, полупив в 1953 году предложение продюсера Александра Корда написать сценарий, оказалась в сложной ситуации. Оговоренный гонорар составлял лишь пятую часть суммы, которую она обычно получала до появления ее имени в «черных списках». Раздумывать по приходилось надо было на что-то жить, а Корда, как и другие, умело и не стесняясь пользовался ситуацией: маститые писателя из «неблагонадежных» теперь соглашались почти на любые условия… По не гонорар смущал ее, трудность для Хелман заключалась в другом: Корда ждал ее в Лондоне, а всем, кто в свое время сотрудничать с комиссией отказался, разрешение на выезд не выдавали. Пришлось идти на поклон к некой г-же Шинли, которая в то время возглавляла паспортный стол в государственном департаменте. Хелман приняли; хозяйка кабинета попросила секретаря дать ей дело писательницы, принесли толстую папку. «Когда г-жа Шинли открыла ее, я с удивлением заметила сверху три большие фотографии Чарли Чаплина. Я была с ним знакома, но шапочно… Я почитала Чаплина, но до сего дня не могу понять, как его фотографии оказались в моем деле. В те жуткие дни правительственные учреждения имели, вероятно, в своем распоряжении но меньшее количество избыточной информации, чем сегодня…» Хелман решила, что все
