ограничивались. Надо правду сказать, что я всегда предавался грезам, в то время как другие работали. Казалось, ничто не могло бы развить мое честолюбие, тем более что по наследству от отца мне достался только хороший катар желудка!
Однажды, когда я был еще совсем юным, я попал в Париж вместе с отцом и с моей сестрой Каролиной. Мы проходили по улице Ришелье, когда навстречу нам показался король, ехавший в своем экипаже. Кто бы мог подумать, что маленький корсиканец, снявший шляпу перед королем и не спускавший с него глаз, будет его преемником?! И уже в то время я чувствовал, что этот экипаж должен рано или поздно принадлежать мне. Что тебе нужно, Констан?
Верный слуга почтительно наклонился к его уху и прошептал что-то.
— Ах, конечно,— сказал он,— свидание было назначено, а я чуть не позабыл о нем. Она здесь?
— Да, Ваше Величество!
— В боковой комнате?
— Да, Ваше Величество!
Талейран и Бертье обменялись взглядами, и министр пошел было из двери.
— Нет, нет, вы можете остаться здесь,— сказал император. — Зажги лампы, Констан, и распорядись, чтобы экипажи были готовы через полчаса. А вы займитесь-ка этой выдержкой из письма к австрийскому императору и выскажите мне ваше мнение, Талейран! Де Меневаль, вот длинный рапорт нового владельца дока в Бресте. Выпишите всё самое важное из него и приготовьте его на моем письменном столе к пяти часам утра! Бертье, я желаю, чтобы вся армия была размещена по судам к семи часам утра! Надо посмотреть, можно ли их рассадить по судам за три часа. Мсье де Лаваль, потрудитесь остаться здесь и ждать нашего отбытия в Пон-де-Брик!
Таким образом, дав эти распоряжения каждому из нас, он быстро перешел на другой конец комнаты, и его широкая спина в зеленом сюртуке и ноги в белых рейтузах исчезли в двери. Послышалось шуршанье выглянувшей из-за двери розовой юбки, и занавески закрылись за ним.
Бертье стоял, по обыкновению покусывая ногти; Талейран насмешливо и презрительно посматривал на него из-под своих густых ресниц. Де Меневаль со скорбным лицом взял громадную связку бумаг, из которой надо было сделать извлечения к утру. Констан, двигаясь совершенно бесшумно, зажигал свечи в канделябрах, расположенных по стенам.
— Это которая? — пронесся шепот министра.
— Певичка из императорской оперы, — сказал Бертье.
— А та маленькая испаночка по-прежнему в фаворе?
— Нет, не думаю. Она была последний раз третьего дня.
— Ну а та, другая, графиня?
— Она в своем домике в Амблетёз.
— «Но я не допущу скандала при дворе»,— продекламировал Талейран с иронической улыбкой, повторяя сказанные по его адресу слова Императора. — А теперь, мсье де Лаваль,— прибавил он, отводя меня в сторону,— я очень хотел бы поговорить с вами насчет партии Бурбонов в Англии. Вы, вероятно, знаете их намерения? Надеются ли они на успех?
И в течение пятнадцати минут он засыпал меня вопросами, которые указывали мне, что Император не ошибся, сказав, что он не задумается покинуть его в тяжулею минуту и легко перейдет на сторону тех, от кого можно больше получить.
Мы вполголоса продолжали разговор, как вдруг вбежал испуганный Констан. Тревога и смущение отражались на его обыкновенно непоколебимом лице.
— Господи, помилуй! Мсье Талейран,— прошептал он, всплескивая руками,— какое несчастье! Кто бы мог ожидать этого?!
— Что случилось, Констан?
— О мсье, я не осмелюсь беспокоить Императора, а между тем экипаж императрицы приближается сюда!
14. ЖОЗЕФИНА
При этом неожиданном известии Талейран и Бертье молча переглянулись, и здесь я впервые увидел, как быстро могло менять свое выражение лицо знаменитого дипломата. Я раньше уже слышал, что Талейран по мимике не уступит лучшим артистам. На его лице отразилась скорее злобная радость, чем смущение, в то время как Бертье, искренно преданный Наполеону и Жозефине, бросился к двери, в которую должна была войти императрица, словно пытаясь помешать ей проникнуть сюда.
Констан бегом направился к портьерам, отделявшим от нас комнату Императора, но окончательно растерявшись, хотя и пользовался везде репутацией ничем не возмутимого человека, отошел назад с целью посоветоваться с Талейраном.
Но было уже поздно, потому что мамелюк Рустем распахнул двери и дамы вошли в комнату.
Первая была высока и стройна, с улыбающимся лицом и с приветливыми, полными достоинства манерами. Она была одета в черный плащ с белыми кружевами на шее и на рукавах; на ней была надета черная шляпа с развевавшимся белым пером. Ее спутница была ниже ростом, лицо ее не отличалось изяществом и красотою и было бы совершенно вульгарно, если бы не особенная живость выражения ее больших черных глаз. За ними бежал привязанный на цепочке маленький черный фокстерьер.
— Оставьте снаружи Счастливчика, Рустем,— сказала первая из вошедших дам, передавая ему цепочку собаки. — Император не любит собак и, когда мы вторгаемся в его квартиру, мы должны подчиняться его вкусам.
— Добрый вечер, мсье де Талейран! Мадам де Ремюса и я катались здесь поблизости и заехали узнать, когда Император прибудет в Пон-де-Брик. Но он уже совсем готов, конечно? Я думала застать его здесь.
— Его императорское величество вышел несколько минут тому назад,— сказал Талейран, кланяясь и потирая руки.
— Сегодня у меня собрание в моем салоне в Пон-де-Брик, и Император обещал мне отложить на время свои дела и почтить меня своим присутствием. Я хочу, чтобы вы убедили его меньше работать, мсье де Талейран; пусть он обладает железной энергией, но он не может продолжать вести тот же образ жизни. Нервные припадки у него повторяются всё чаще и чаще. Ведь он стремится делать всё сам! Это, конечно, очень хорошо и заслуживает уважения, но ведь это пытка какая-то! Я не сомневаюсь, что и в данный момент,— ах, впрочем, вы еще не сказали мне, где он, мсье де Талейран!
— Мы ожидаем его с минуты на минуту, Ваше Величество!
— В таком случае, мы присядем и подождем его. Ах, мсье де Меневаль, как мне жаль вас, когда я вижу, что вы завалены этими несносными бумагами! Я была в отчаянии, когда мсье де Буриенн покинул Императора, но вы превзошли даже этого образцового секретаря в исполнительности! — Подвиньтесь к огню, мадам де Ремюса, я уверена, что вы очень озябли! Констан, дайте скамеечку под ноги мадам де Ремюса!
Вот такими, в сущности незначительными знаками внимания и доброты императрица возбудила к себе всеобщую любовь.
Это была женщина, у которой действительно не было врагов даже в среде тех, кто ненавидел ее мужа. Эту женщину любили все не только теперь, но и когда она была одинокою, разведенною женою. Из всех жертв, которые Император принес своему честолюбию, он сам более всего жалел Жозефину, и разлука с нею стоила Наполеону недешево!
Теперь, когда она опустилась в кресло, в котором только что сидел Император, я имел время изучить эту личность, странная судьба которой поставила ее, дочь артиллерийского лейтенанта, едва ли не выше всех женщин в Европе! Она была на шесть лет старше Наполеона, так что, когда я видел Жозефину впервые, ей было сорок два года, но смотря на нее издалека, при довольно тусклом свете в палатке, я не дал бы ей больше тридцати.
Ее высокая стройная фигура до сих пор еще отличалась гибкостью девушки; в каждом ее движении
