было столько грации! Черты лица были нежны и, судя по ним, можно было представить себе, что в молодости Жозефина была замечательной красавицей, но как и все креолки, она быстро пережила свою красоту. При помощи различных косметических средств супруга Наполеона довольно успешно боролась с временем и достигла того, что даже и в сорок лет, когда она сидела под балдахином или принимала участие в какой-нибудь процессии, красота ее привлекала общее внимание. Но на близком расстоянии или при ярком свете нетрудно было разглядеть, что белизна кожи и румянец щек уже были искусственными. Ее собственная красота сохранилась вполне только в чудных больших черных глазах, с таким мягким ласкающим взором. Маленький изящный ротик императрицы постоянно улыбался; в то же время она никогда не смеялась слишком открыто, вероятно, имея свои причины не выставлять напоказ зубы. Она держала себя с таким достоинством и тактом, что если бы эта маленькая креолка была даже императорской крови, она не могла бы держать себя лучше. Походка, взгляды, манера одеваться, все ее жесты представляли собою гармоничное слияние женственности и приветливости с величием королевы.
Я с удовольствием наблюдал за нею, когда она нагибалась вперед, брала из корзинки маленькие кусочки ароматичной древесины алоэ и бросала их в огонь.
— Наполеон любит запах горящего алоэ,— сказала она,— никто не обладает такой тонкостью обоняния: он легко различает запах духов, даже спрятанных куда-либо!
— Император обладает чрезмерно развитым обонянием,— сказал Талейран,— придворные поставщики не особенно довольны этим!
— Ох, это грустная вещь, когда он начинает просматривать мои счета, это очень грустная вещь, мсье де Талейран: ничто не ускользает от его проницательности! Он ни для кого не делает исключений. Всё должно быть правильно!.. Но кто этот молодой человек, мсье де Талейран? Он, кажется, еще не был представлен мне?
Министр в двух словах объяснил ей, что я принят на личную службу к Императору и, в ответ на мой почтительный поклон Жозефина поздравила меня с самой задушевной приветливостью.
— Мне очень приятно видеть, что Императора окружают такие благородные и преданные люди! Не знай я этого, я не находила бы минуты покоя вдали от него. По-моему, он находтся в безопасности только во время войны, потому что только тогда он отделен от убийц, ищущих случая лишить его жизни. Я слышала, что только на днях раскрыт новый заговор якобинцев?
— Мсье де Лаваль именно и присутствовал при аресте заговорщиков,— сказал Талейран.
Императрица засыпала меня вопросами, в волнении и тревоге ожидая ответа.
— Но ведь этот ужасный человек, Туссак, до сих пор не пойман,— воскликнула она. — Я слышала, что молодая девушка взялась отдать его в руки правосудия, и что наградой за этот подвиг будет освобождение ее возлюбленного?
— Эта девушка — моя кузина, Ваше Императорское Величество! Ее имя Сибилла Бернак.
— Вы всего несколько дней во Франции, мсье де Лаваль,— сказала Жозефина,— но мне кажется, что все дела государства уже группируются вокруг вас. Вы должны представить вашу хорошенькую, по словам Императора, кузину ко двору! Мадам де Ремюса, потрудитесь записать ее имя!
Императрица снова склонилась к корзине с ветвями алоэ, стоявшей около камина. Вдруг я заметил, что она удивленно посмотрела на какой-то предмет, который тотчас и подняла с полу. Это была треуголка Наполеона с трехцветной кокардой. Быстро приподнявшись с кресла, Жозефина с треуголкой в руке подозрительно посмотрела на невозмутимое лицо министра.
— Что это значит, мсье де Талейран? — крикнула она, и ее черные глаза вспыхнули недобрым огоньком. — Вы сказали мне, что Император вышел, а между тем его треуголка здесь?
— Прошу прощения, Ваше Императорское Величество, но я не говорил вам этого!
— Что же вы сказали в таком случае?
— Я сказал, что он покинул комнату за несколько минут до вас!
— Вы скрываете что-то от меня! — воскликнула она, инстинктивно угадывая правду.
— Я сказал вам всё, что знаю!
Императрица переводила свои взоры с одного на другого.
— Маршал Бертье, я требую, чтобы вы тотчас сказали мне, где Император и чем он занят!
Не способный ни на какие увертки и хитрости, Бертье мял в руках свою шляпу.
— Я не знаю ничего, кроме того, что сказал де Талейран,— сказал он. — Император только что покинул нас.
— Через какую дверь?
Бедный Бертье с каждым вопросом императрицы терялся всё более и более.
— Ваше Императорское Величество, я не могу точно указать вам дверь, через которую вышел Император.
Глаза Жозефины скользнули по мне, и я почувствовал, что сердце мое упало, но я всё же мысленно успел произнести пламенную молитву святому Игнатию, который всегда покровительствовал нашей семье,— и опасность миновала.
— Идемте, мадам де Ремюса,— сказала императрица. — Если эти джентльмены не желают сказать нам правду, мы сами сумеем найти ее.
С большим достоинством она пошла к портьере, отделявшей нас от комнаты Наполеона; спутница императрицы следовала за нею, и по ее растерянному лицу, по робким неуверенным шагам я понял, что она догадалась, в чем дело.
Постоянные измены Императора и сцены, которые они вызывали, были столь обычным явлением, что еще ранее, будучи в Эшфорде, я неоднократно слышал самые разнообразные повествования о них. Самоуверенность Наполеона и его пренебрежение мнением света заставили его перестать бояться того, что о нем могут сказать, тогда как Жозефина, всегда сдержанная и спокойная, мучимая ревностью, утрачивала самообладание, и это приводило к тяжелым сценам.
Талейран отвернулся, едва сдерживая торжествующую улыбку, приложив палец к губам, тогда как Бертье, не будучи в состоянии сдержать свое волнение, беспощадно мял и тискал свою и без того измятую шляпу. Только Констан, этот преданный слуга, решился загородить от госпожи роковую дверь.
— Если, Ваше Величество, вам угодно будет подождать одну минуту, я доложу Императору о вашем присутствии здесь,— сказал он, простирая руки так, что они загораживали вход.
— А, так вот он где! — гневно крикнула она. — Я вижу всё! Я понимаю всё! Ну хорошо же, я поговорю с ним! Пропусти меня, Констан! Как ты осмеливаешься загораживать мне дорогу?!
— Разрешите мне доложить о вас, Ваше Императорское Величество.
— Я сама доложу о себе!
Быстрым движением своей стройной фигуры она отстранила протестовавшего слугу, раздвинула портьеру, раскрыла дверь и исчезла в смежной комнате. В этот миг она горела одушевлением и гневом; яркий румянец, несмотря на наложенную на щеки краску, залил ее лицо; ее глаза сверкали гневом оскорбленной женщины. Она не боялась теперь предстать перед мужем.
Но в этой изменчивой, нервной натуре переход от безумной отваги к самой отчаянной трусости совершался слишком быстро! Не успела она скрыться в соседней комнате, как оттуда раздался грозный окрик, словно рычание разъяренного животного, и в следующий миг Жозефина в ужасе выбежала из комнаты в палатку.
Император в порыве страшного гнева, не владея собою, бежал за нею. Жозефина была так испугана, что бросилась прямо к камину; мадам де Ремюса, не желавшая в качестве арьергарда принять на себя натиск разгневанного Императора, бросилась вслед за нею. Так они обе бежали, словно вспугнутые с гнезда наседки, и, дрожа всем телом, опустились на свои прежние места. Тяжело дыша, не смея поднять глаз, они сидели так, пока Наполеон с нервно подергивающимся лицом, как разъяренный зверь, метался по комнате, изрыгая град площадных ругательств.
— Ты во всём виноват, Констан, ты! — кричал он. — Разве так служат мне? Неужели у тебя настолько не хватило смысла, соображения? Неужели я никогда не могу быть один?! Неужели я вечно должен подчиняться женским капризам? Почему все могут иметь часы свободы, а я нет? А вам, Жозефина, я скажу, что между нами всё кончено! Я еще колебался, но теперь я решил порвать с прошлым!
Я уверен, что мы все дорого бы дали за возможность покинуть комнату. Присутствовать при подобной сцене не так-то легко! Император не обращал ни малейшего внимания на наше присутствие, как будто мы
