всякий раз живот болит. Что бы тут мне съесть, чтоб потом худа не было?
— Ежели у тебя слабый живот, чего я раньше не замечал, — ответил тот, — трескай молочное. Лучше всего — творог или парное молоко. Можешь отведать и картошки; а из напитков пей одну водку.
— А откуда здесь такое красивое розовое сало? — спросила Аниска.
— Из разных мест. Есть и с кладбища, — тихо прошипел ей на ухо Змей.
Сам он без всякого опасения лопал и сало, и колбасу, и крошеное мясо с капустой, и хлеб, которые большими кусками исчезали в широкой пасти его с многочисленными острыми зубами.
'С кладбища?!. Оттуда же, значит, и шелковая юбка, которую ты мне принес, — подумала Аниска. — Выпить разве с горя?' — И она потянулась к большому графину мутно-зеленого толстого стекла.
Самогон там был хотя и плохо очищенный и даже не слишком крепкий, но в нем чувствовалась, кроме того, какая-то дурманящая голову примесь.
Змей усердно наливал ей чашку за чашкой.
Благодаря яркому свету костров Аниска могла рассмотреть эту маленькую чашку из тонкого фарфора, с отбитой ручкой и чуть заметной трещинкой внутри. Снаружи по зеленоватой глади вился затейливый темный узор.
— Откуда бы такая? Кажись, из господского дома? — спросила Аниска.
— Одна девчонка недавно на поклон Хозяину принесла, — ответил, по-видимому довольно осведомленный по хозяйственным вопросам, Огненный Змей.
Ведьма посмотрела вдоль длинными рядами стоящих столов. Среди явно преобладавших численностью бабьих ведьминских лиц здесь и там были видны ослиные, волчьи, собачьи и медвежьи морды, торопливо чавкавшие, порой без помощи рук, с пододвинутых поближе мисок и плошек. Лишь немногие из присутствующих пользовались вилками. Ножей нигде не было видно. Отчасти для того, чтобы гости, поссорясь, не перерезали вы друг друга, отчасти — чтобы нож случайно не скрестился с вилкой.
Мало-помалу опустели тарелки и блюда на покрытых грубыми домоткаными скатертями длинных столах. Кувшин и бутыли тоже были почти все осушены. Охмелевшая нечисть и пьяные бабы громко кричали, спорили, визжали и горланили песни. Некоторые сводили между собою старые счеты. Две ведьмы даже подрались из-за чьей-то давно подохшей коровы. Одна из этих баб закатила другой, голова которой была увенчана деревянным подойником, звонкую оплеуху.
Обиженная схватилась за ручку чуть не упавшего наземь подойника и ударила им врага по полулысой седой голове. Получившая удар успела схватить вилку и хотела ткнуть ею в шею противницу, но ошиблась и попала в плечо, на котором сидела большая серо-бурая жаба. Проколотая гадина стала пищать. Ушибленная подойником ведьма изрыгала громким голосом богохульскую брань, а обладательница жабы, тоже, по-видимому, тронутая вилкой, надела поспешно снова подойник и куда-то, визжа по-поросячьи, убежала. Растолкав собравшуюся толпу, взобралась на стол полуконская харя и, топоча копытовидными чоботами, с похожим на ржание смехом, стала плясать среди пустых стаканов и блюд.
Аниска допила свою чашечку и почувствовала, что совершенно пьяна. Ей показалось, что не то она подымается куда-то вверх, не то стол с остатками пира уходит под землю. Скамейка тоже куда-то мгновенно исчезла, и Аниска непременно вы упала, если бы под нею не очутилась случайно выбежавшая на четвереньках из-под опускавшегося стола идиотка-подменыш. Последняя, стараясь выкарабкаться и освободиться, укусила Аниску за ногу. Ведьма выпустила ее из-под себя и, шатаясь, пошла по неровной, точно волнующейся, земле…
На месте недавнего пира было теперь пустое, гладкое место, где молодые и старые колдуньи с одинаковым рвением собирались пуститься в пляс.
По знаку, данному Черным Козлом, вновь загремел громко бубен из кожа удавленника, запищали гнусливо в дудки из мертвых костей болотные бесенята, громко подражали трубному звуку не нашедшие себе загробного покоя опившиеся некогда музыканты.
Черный Козел открыл бал с той самой, как и предполагала Аниска, худощавой, по-господски причесанной белокурой ведьмой. Светлые, широко раскрытые глаза последней были совершенно неподвижны, как будто никого и ничего вокруг не видя. Следом за ними, с неимоверною легкостью, закружилась в одиночку, потрясая захваченною с собой метлой на длинной гнущейся палке, взлохмаченная старуха. Хлопая себя пятками по заду, запрыгала с визгом, тоже в одиночку, молодая рыжая ведьма. Крича и воя, завертелась вокруг них в хороводе, вперемешку с ведьмами, нечистая сила. Некоторые, в том числе и Аниска, прорвались внутрь бесовского круга и плясали попарно. Молодой ведьме казалось, что она летает по воздуху в сильных объятиях Змея… Кто-то, ушибленный ею, пытался отнять ее и, схватив за обе ноги, убежать, кто-то царапнул больно по заду. Аниска от кого-то отбрыкивалась, хохотала от щекотки и кричала что было мочи…
Наконец одетый в красный кунтуш кавалер вырвал свою подругу из толпы и посадил ее к себе на плечи. Сверху Аниске удалось на миг рассмотреть, что значительная часть танцевавших переплелась уже в самых разнообразных и неожиданных сочетаниях, частью на земле, частью продолжая двигаться и даже плясать. В этот миг Змей, исполнявший замысловатый, заставлявший дивиться его гибкости танец, обо что- то или о кого-то споткнулся, и Аниска опять свалилась вместе с ним в кучу нечистых, с воем и пыхтением барахтающихся в объятиях у ведьм. Она вновь почувствовала, что ее кусают, мнут, лижут и щиплют, дышат на нее сивухой и какими-то жуткими смрадными запахами, и это продолжалось до тех пор, пока вы рвавшийся от облепивших его колдуний Огненный Змей не поднялся на ноги и опять не отбил от толпы свою подругу. Схватив ее на руки, Змей побежал по направлению к куче камней, у которых стояли ведьмовские метлы. Толпа ведьм, разъяренных тем, что нечистый в красном кунтуше их избегает, с воем и угрозами гналась за ним с Аниской. Такой крупный и крепкий с виду самец, как Огненный Змей, представлял собою завидную приманку для обезумевших от похоти баб, которым уже надоели полусонные ласки оживленных мертвецов и разная мелкая лесная и болотная нечисть.
— Садись на свое помело и лети что есть духу! Не то замучают и растерзают обоих, — прерывающимся, тревожным голосом скорее прошипел, чем прохрипел Змей, запахивая на бегу свой разорванный в клочья кунтуш, из-под которого виднелось чешуйчатое темное тело.
Разглядев на земле свой опрокинутый кем-то рогач с помелом, на которых видны были обрывки бечевок, Аниска оседлала его и произнесла шепотом тайное слово. В тот же миг она взвилась в поднебесье и опять почувствовала, как шумит в ушах рассекаемый ею воздух.
Заслышав летевшие ей вдогонку дикие вопли, Анисья оглянулась и посмотрела на землю. Там, у костров, копошилась куча поймавших-таки Змея в красном кунтуше, торжествующих ведьм… Видно было, что на этот раз приятелю Аниски вырваться не удастся. Жалобные мольбы, шипенье и крики его смешивались с бранью и угрозами сладострастных и мстительных, молодых и старых колдуний…
Обратный путь казался Аниске гораздо короче. Обильно натертые волшебного мазью ухват и помело хорошо знали дорогу и стремглав неслись по направлению к Заречью.
Головой вниз, слабеющими руками держась за ржавый рогач, нырнула колдунья в дымовую трубу и скорей упала, чем сползла на пол с припечка. При этом ушиблен был довольно сильно затылок, и, частью от боли, частью от слабости, Аниска вновь потеряла сознание…
С тяжелою, как свинец, головою очнулась, дрожа от холода, голая ведьма на деревянном полу своей избы. Под нею лежало вздетое на ухват помело с обрывками веревки. Тело было покрыто сажей и следами щипков; на заду давала себя чувствовать большая царапина. Ломило, как от побоев, живот, спину и грудь. Все существо Аниски было объято невероятной усталостью.
Весь день она то опохмелялась, то примачивала отваром целебных трав свою царапину на сиденье. Прошедшей к ней погадать бабе ведьма насулила столько побоев от мужа, болезней в доме и других неприятностей, что эта баба перестала с тех пор ее посещать.
15
Удостоверившись, что у него есть соперник, и такой соперник, встретиться с которым и даже иметь что-либо общее крещеному человеку не только зазорно (это еще куда ни шло), но и небезопасно, Максим
