Хансен не ошибся. Хаферкамп принял Боба в салоне в стиле ренессанс. Высокий, громоздкий, чопорный, неприступный, окруженный невидимым панцирем из толстого пуленепробиваемого стекла. Памятник самому себе уже при жизни, в день рождения которого всевозможные союзы и общества торжественно выстраивались, пели песни и кричали «ура». Бисмарк индустрии – отлитый из стали, нержавеющей, без патины, всегда начищенный до зеркального блеска волшебным средством: деньгами. – В ренессансном салоне… – сказал, входя, Боб. – Всегда верен своему стилю. Цезарь Борджиа из Вреденхаузена. Только яда в бокале не предлагаешь. Ты умственно превосходишь Борджиа – убиваешь элегантно и обворожительно, сам мученик ужасной семейной судьбы. – Он сунул руку за пазуху, вытащил чек и положил его на мраморный столик между собой и Хаферкампом. Хаферкамп, с опущенными уголками рта, разглядывал маленький зеленоватый клочок бумаги. – Я тебе возвращаю твои издержки. Дело уладилось без инвестиций.
– Спасибо. – Хаферкамп не притронулся к чеку. Боб кивнул.
– Очень умно. Взял бы ты чек, я, может, стал бы убийцей, действующим в состоянии аффекта. Хоть я и худой, у меня большая сила в пальцах.
– Ты это доказал, – Хаферкамп сказал это с таким презрением, что Боб пригнулся, как после удара по голове. – Но не будем говорить о прошлом. Прошлое мы общими усилиями, не щадя себя, преодолели. Дело Адамса забыто, дело Петерс улажено. Мы сделали для тебя все, что было в наших силах.
– Марион отдала жизнь.
– Это из другой оперы. Это нас, Баррайсов, не касается.
– Марион тоже была Баррайс! – закричал Боб. – Единственно достойная! Гельмут говорил тебе…
– Ах да, семейный склеп. Это же абсурдно!
– Значит, нет?
– Нет.
– Почему?
Вопрос повис в воздухе, как сноп фейерверка, который сейчас разорвется.
– Новый скандал во Вреденхаузене! Сначала свадьба, потом сразу похороны? Как это людям объяснить?
– Пусть люди выкусят!
– Они не будут этого делать! У них больше вкуса, чем ты о них думаешь. – Хаферкамп вынул сигару из ящичка кедрового дерева, отрезал кончик, закурил и проводил взглядом первые голубые облачка: – Все делалось для того, чтобы вытащить тебя. Мы покупали правду и переделывали ее. Ты позаботился о том, чтобы никто не сидел без дела.
– Хорошо, хоть ты признаешь, что манипулируешь людьми.
– Я никогда не отрицал этого, в нашем узком кругу. Но я хочу, чтобы ты это осознал и оценил. Мы спасли тебя от пожизненного заключения.
– Это стоило жизни Марион!
– Если бы ты хоть на мгновение смог мыслить логически, хотя бы сейчас… Кто привел ситуацию на грань катастрофы?
Боб Баррайс опустил голову. «Это какая-то скала, – подумал он. – Об него можно разбить себе голову. Его не взорвешь, он ушел корнями глубоко в землю… Либо разлетишься на куски, столкнувшись с ним, либо нужно его обойти. Третьего просто не дано. Только убийцей можно было бы еще стать. Но и это он учитывает. Он знает, что я трус, что я боюсь смерти. Я играл с ней в прятки, но никогда не заключал ее в свои объятья. Даже во время гонок… потому никогда и не выходил из них победителем. Трус в тоге героя. Мышь, забравшаяся в шкуру льва. Как я смешон, как жутко смешон…»
– Что… что будет с Марион? – тихо спросил он.
– Она будет похоронена в Эссене. Первым классом, разумеется.
– Разумеется, – повторил Боб с горечью. – У ее могилы должен был бы петь хор ангелов.
– Мои связи с небом не простираются так далеко, но наши отчисления в пользу церкви открывают многие ворота.
– Надгробие?
– Конечно. На нем будет стоять: Марион Баррайс.
– Спасибо. Купи могилу для двоих. Я хотел бы лежать рядом с Марион.
– Отклонено. Баррайсу место в фамильном склепе.
– Опять все сначала! – заорал Боб. – Марион тоже Баррайс!
– На мир можно смотреть снизу и сверху. Он выглядит по-разному, но остается все тем же старым миром.
Боб капитулировал. Когда Хаферкамп ударялся в философию, все теряли способность к сопротивлению. Для каждой ситуации находилось мудрое изречение, приводившее все в равновесие, которое было для Хаферкампа основой миропорядка: на одной чаше весов – весь мир, на другой – Баррайсы. Тогда весы были уравновешены.
– Я уеду в Канны, – сказал Боб. – Навсегда. Я никогда больше не переступлю границы Вреденхаузена, только в гробу. Условие – мое месячное содержание должно переводиться регулярно.
– Гарантирую.
– Квартира, полностью обставленная. Новый спортивный автомобиль. Старые требования.
– Выполнено. – Хаферкамп быстро что-то пометил себе. – Когда ты уезжаешь?
