– Да, сова – один из используемых им символов. По-моему, вы говорили, что не знакомы с его творчеством.
– Я действительно не знаком с его творчеством. Но именно сова привела меня сюда. Впрочем, мне не следует говорить об этом и не следовало перебивать вас. Продолжайте, пожалуйста.
– Я только хотела добавить, что Босх был современником Леонардо, Микеланджело и Рафаэля. Однако если сравнить их работы, то можно подумать, что Босх, со всей его средневековой символикой, жил на столетие раньше.
– А это не так.
Она покачала головой, словно жалея Босха.
– Они с Леонардо да Винчи родились с разницей в год или два. В конце пятнадцатого века да Винчи создавал произведения, полные надежды, воспевающие торжество человеческого достоинства и духовности, тогда как Босх был воплощением уныния и гибели.
– Это печалит вас?
Фицджералд положила руки на верхнюю книгу в стопке, но не открыла ее. На корешке написано просто 'БОСХ', на черном кожаном переплете – никаких иллюстраций.
– Не могу не думать о том, что было бы, если бы Босх работал рядом с да Винчи или Микеланджело, что произошло бы, если бы он использовал свое мастерство и воображение для восхваления, а не осуждения мира.
Она посмотрела на книгу, потом снова на Маккалеба.
– Но в этом красота искусства, и потому-то мы изучаем и славим его. Каждое полотно – это окно в душу и воображение художника. Пусть темное и тревожащее, именно такое видение отличает его и делает его картины уникальными.
Маккалеб кивнул. Пенелопа Фицджералд опустила глаза и открыла книгу.
Мир Иеронимуса Босха не только показался Маккалебу тревожащим, но и поразил его. Навевающие тоску пейзажи на страницах, которые переворачивала Пенелопа Фицджералд, не слишком отличались от некоторых виденных им отвратительных мест преступлений, но на этих рисунках персонажи были еще живы и испытывали боль. Скрежет зубов и разрывание плоти казались настоящими. На полотнах Босха теснились проклятые, людей мучили за грехи демоны и омерзительные существа, созданные рукой мастера с жутким воображением.
Сначала Маккалеб рассматривал цветные репродукции молча, как обычно в первый раз изучал фотографии места преступления. Но потом, перевернув страницу, он увидел картину, изображающую трех человек, собравшихся вокруг сидящего мужчины. Один из этих стоящих использовал нечто вроде примитивного скальпеля, чтобы исследовать рану на темени сидящего. Изображение было заключено в круг. Выше и ниже круга были нарисованы какие-то слова.
– Что это? – спросил Маккалеб.
– Картина называется 'Операция глупости', – ответила Фицджералд. – В те времена существовало поверье, будто глупость и лживость можно исцелить, вынув из головы больного 'камень глупости'.
Маккалеб наклонился и присмотрелся к картине, особенно к месту хирургической раны. Ее местонахождение соответствовало ране на голове Эдварда Ганна.
– Хорошо, давайте продолжим.
Совы были повсюду, Фицджералд даже не надо было указывать на них. Она объяснила некоторые сопутствующие изображения. Чаще всего на картинах, где изображалась сова на дереве, ветка, на которой сидел символ зла, была голой и серой – мертвой.
Она перевернула страницу, открыв картину из трех частей.
– Триптих 'Страшный суд'. Левая часть озаглавлена 'Падение рода человеческого', а правая просто и ясно – 'Ад'.
– Ему нравилось рисовать ад.
Неп Фицджералд не улыбнулась. Ее взгляд не отрывался от книги.
В левой части был изображен райский сад; в центре Адам и Ева брали плод у змея на яблоне. С сухой ветки соседнего дерева за ними наблюдала сова. В правой части был изображен ад – мрачное место, где птицеподобные существа потрошили проклятых, рубили на куски их тела и клали на сковороды, которые задвигали в горящие печи.
– И все это явилось из головы этого типа, – сказал Маккалеб. – Я не... – Он не договорил, потому что сам не знал, что хочет сказать.
– Истерзанная душа, – промолвила Фицджералд и перевернула страницу.
Следующая картина снова представляла собой круг: семь отдельных сцен, а в центре – изображение Бога. В золотой полосе, окружающей лик Господа и отделяющей его от других сцен, были четыре латинских слова, которые Маккалеб сразу же узнал.
– Берегись, берегись, Бог видит. Фицджералд посмотрела на него:
– Случайно знаете латынь пятнадцатого века?.. Над странным делом вы, однако, работаете.
– Да уж, угораздило. Но я знаю только слова, не картину. Что это?
– На самом деле столешница, созданная, возможно, для дома священника или какого-нибудь благочестивого человека. Это око Божье. Он в центре, а видит он, когда смотрит вниз, эти изображения – семь смертных грехов.
Маккалеб кивнул. Глядя на отдельные сцены, он разобрал некоторые грехи: чревоугодие, похоть, гордыня.
