— Все хорошо, — соврал я. — У меня все в порядке. Дела подходят к концу. Я уже во всем разобрался. Я, кажется, понял, что происходит.
— Расскажи мне, — попросила она.
Я закрыл глаза, и мне показалось, что мы лежим рядом в темноте. Я чувствую тонкий запах ее кожи, ее тело рядом с собой...
— Не могу.
— Пожалуйста. Поделись со мной, что бы это ни было. Мне нужно, чтобы ты со мной чем-нибудь делился, чтобы ты прикоснулся ко мне, был со мной хоть как-то.
И я рассказал ей.
— Они изнасиловали двух молодых женщин, Рейчел, двух сестер. Одна из них была матерью Атиса Джонса. Она забили ее камнями насмерть, а вторую сожгли заживо.
Она не отвечала, но я слышал, как она дышит.
— Эллиот был одним из них.
— Но ведь он вызвал тебя туда. Он просил тебя помочь.
— Просил.
— Все это была ложь?
— Нет, не совсем. Правда не всегда лежит на поверхности.
— Тебе надо уехать оттуда. Уезжай.
— Не могу.
— Пожалуйста.
— Я не могу, Рейчел, ты же знаешь, что не могу.
— Пожалуйста...
Я сидел в кафе «Вчера» на Девин-стрит. Звучала песня Эмили Харрис. Она пела, и надтреснутый голос Нила Янга сливался с ее голосом. Во времена Бритни Спирс и Кристины Агилеры было что-то утешающее и странно трогательное в голосах этих двух стариков. Они пели о любви и мечтах, о возможности одного последнего танца. Рейчел бросила трубку в слезах. Я не мог чувствовать ничего, кроме вины за то, что позволил втянуть себя в это, но отступить уже не мог.
Я поел в зале, потом подошел к бару и уселся на стул у стойки. Под плексигласом на стойке лежали фотографии и старые рекламки, выцветшие от времени. Полный мужчина в подтяжках кривлялся перед камерой. Женщина держала в руках щенка. Парочки обнимались и целовались. Мне стало интересно, помнит ли кто-нибудь их имена.
Возле бара мужчина с бритой головой, на вид лет около тридцати, увидел меня в зеркале, затем обернулся и тут же уставился на свое пиво. Наши глаза случайно встретились, он не смог скрыть, что узнал меня. Я продолжал сверлить взглядом его затылок, разглядывая мощные мускулы шеи и плеч, бугры мышц на спине, тонкую талию. Постороннему наблюдателю он мог бы показаться мелким, женственным, но он был жилистым. Такого трудно свалить ударом, а если и свалишь, он сразу вскочит. На его плече я заметил фрагмент татуировки — краешек, выступающий из-под рукава майки, но ниже на руке ничего не было. Бугры мышц и сухожилия напрягались и расслаблялись, когда он сжимал и разжимал кулаки. Я наблюдал за тем, как он бросил второй взгляд в зеркало, потом третий. Наконец он сунул руку в карман своих выцветших, слишком обтягивающих джинсов, швырнул на стойку несколько долларовых монеток и спрыгнул с высокого стула. Парень направился в мою сторону, все еще сжимая и разжимая кулаки, так что даже старик, сидевший рядом с ним понял, что происходит, и попытался остановить его.
— Я вам чем-то мешаю? — спросил он.
В кабинках по обе стороны от меня разговоры затихли, все вокруг смолкло. В левом ухе парня блестела серьга, изображающая индейца со сжатым кулаком; брови высоко поднялись, а голубые глаза на бледном лице метали молнии.
— А я полагаю, что это вы напрашиваетесь на знакомство со мной, судя по тому, с какой страстью вы разглядывали меня в зеркале, — парировал я.
Справа от меня какой-то мужчина прыснул в кулак. Бритоголовый тоже это услышал, потому что его голова дернулась в том направлении. Смешок тут же стих. Он снова посмотрел на меня. Теперь бритоголовый пристукивал ботинками все более воинственно.
— Не искушай меня, мужик... — это была уже явная угроза.
— Да и не думал даже, — невинно ответил я. — А вы хотите попробовать?
Я послал ему свою самую подкупающую улыбку. Лицо бритоголового покраснело, и казалось, он на меня сейчас набросится, как вдруг рядом с ним раздался тихий свист.
Появился человек постарше с зачесанными назад длинными темными волосами и твердо ухватил моего собеседника за плечо.
— Оставь его, — посоветовал он.
— Но он назвал меня гомиком! — запротестовал бритоголовый.
— Он всего лишь пытался разозлить тебя. Пошли.
Какое-то мгновение бритоголовый пытался вырваться из твердого захвата, потом в сердцах плюнул на пол и рванулся к двери.
— Я должен извиниться за моего юного друга. Он очень чувствительно относится к такого рода вещам.
Я кивнул, но не подал вида, что узнал человека, стоявшего передо мной, — агента младшего Ларуза, человека, который ел хот-дог на слете сторонников Роджера Боуэна. Он знал, кто я, и следил за мной. А значит, он знает, где я поселился, и, вероятно, подозревает, почему я здесь.
— Мы пойдем своей дорогой, — сказал темноволосый.
Он наклонил голову, прощаясь, затем повернулся, чтобы уйти.
— До скорой встречи, — ответил я.
Его спина замерла.
— С чего вы взяли? — спросил он, слегка повернув голову так, чтобы я мог видеть его профиль: прямой нос, продолговатый подбородок.
— У меня чутье на такие вещи, — объяснил я.
Мой собеседник в раздумье потер переносицу указательным пальцем.
— Вы забавный человек, — усмехнулся он, отбросив притворство. — Мне будет жаль, когда вы покинете нас.
Затем он вышел из бара вслед за бритоголовым.
Я вышел оттуда спустя двадцать минут вместе с кучкой студентов и оставался среди них, пока не дошел до угла Грин и Девин. Я не заметил и следа тех двоих, но, без сомнения, они где-то рядом. В фойе «Клауссенс Инн» джазовая музыка, включенная на полную мощность, перекрывала голоса людей. Я кивнул, пожелав спокойной ночи молодому человеку за стойкой. Он кивнул в ответ, оторвавшись от чтения учебника по психологии.
Я позвонил Луису из номера. Он ответил осторожно, не узнав номера на дисплее.
— Это я.
— Как дела?
— Не фонтан. Похоже, за мной «хвост».
— Сколько?
— Двое. — И я описал ему сцену в баре.
— Их нет рядом?
— Полагаю, что они где-то поблизости.
— Ты хочешь, чтобы я пришел?
— Нет, оставайся с Киттимом и Ларузом. Есть что-нибудь для меня?
— Наш друг Боуэн приходил сегодня вечером, провел некоторое время с Эрлом-младшим, а потом довольно долго говорил с Киттимом. Они, должно быть, считают, что сумеют схватить тебя там, где им захочется. Это была ловушка, с самого начала.
Нет, не только ловушка. Это было гораздо больше, чем просто ловушка. Марианна Ларуз, Атис, его мать и ее сестра — то, что случилось с ними, было реальным, ужасным и никак не связанным ни с Фолкнером, ни с Боуэном. Это и есть подлинная причина, по которой я был здесь, причина, по которой я остался. Все
