ЮПИТЕР
…Осталась только крошечная голубоватая точка. Она выделяется на черном небе. И глаза сами постоянно тянутся к ней.
Мы легли на круговую орбиту вокруг Юпитера. Он занимает перед нами почти половину пространства. Полосатый гигант. И видно, как эти полосы, темным обручем охватив поверхность планеты, стремительно кружатся.
Но больше всего меня поражает Солнце. Холодный диск в черном небе. Дело не в том, что оно гораздо меньше земного. Наше Солнце как бы теряется в сиянии воздуха. Здесь оно висит. Оно ослепительно светит… светит холодом.
А на поверхности Юпитера кочует Красное пятно… Загадка из загадок… Оно огромное… неправильной формы… и ползет от полюса к полюсу. Оно приковало к себе все мысли нашего юного начальника…
— Там, именно там рождается это необъяснимое радиоизлучение. А почему? Какую силу, какую власть таит в себе эта бурая, расплывчатая масса?
— В нем скрыто что-то зловещее…
Это сказано очень тихо, но с такой неожиданной дрожью, что мы все невольно оглянулись. Саша не улыбался! Он серьезен. И только уголки губ нервны подпрыгивают, как бы в предчувствии неотвратимой беды.
И на мгновенье стало жутко. Пятно — это гигантский спрут, сковавший нас своим мертвящим взглядом. Он высосет все: нашу кровь… возвращение… далекую Землю… Сурен очень бледен. И Павел натянуто улыбается. А я… я должна сказать что-то:
— И бывает же такое дурацкое напряжение нервов, когда все рисуется в мрачных тонах!..
Павел Николаевич рассмеялся, но смех звучал неискренне… Лучше так не смеяться!
— Вы правы, Нина Александровна, невеждам всегда что-то мерещится…
— Мы с Ниной Александровной скоро вам преподнесем все тайны Ганимеда в их натуральном виде. Ждать уже недолго. Сурен вставил это совершенно спокойно. Он уже безукоризненно владел собой. — Пойдемте Нина Александровна, Ганимед ждет нас.
Нам с Суреном поручили наблюдать за спутниками Юпитера. Их двенадцать. Путь нашей ракеты лежит между орбитами Каллисто и Ганимеда. Подойти ближе к Юпитеру нельзя. Там очень плотный слой электронов больших энергий. Правда, наш планетоплан надежно защищен от них, но все-таки мы не имеем права нарушать данные нам на Земле инструкции.
Каллисто и Ганимед по величине почти такие, как Меркурий. Каллисто сейчас скрыт Юпитером, мы не скоро еще подойдем к нему. И я смотрю на голубовато-белый Ганимед. Прекрасная «луна». В его отраженном свете что-то особенное… успокаивающее, особенно успокаивающее после жуткого кровавого пятна. Но не следует думать об этом, о минутной вспышке страха. Это естественно в Космосе. Надо думать о другом. Мы с Суреном уже знаем: белое зеркало на поверхности Ганимеда — это застывшие моря угольной кислоты. Так предполагали люди, так оно и есть.
Наблюдение за Ганимедом — эту работу мы с Суреном взяли, так сказать, по совместительству. Основное у меня — люди, как чувствует себя в Космосе живой организм. Первое из первейшего. С этого начиналось освоение внеземного пространства. Вечная, непроходящая задача. Может быть, потому, что она действительно неисчерпаемая. Для меня уже не проблема: хорошо ли переносит живой организм состояние невесомости. Это давным-давно решено. Но чем глубже в Космос, тем вероятнее различные сюрпризы.
Больше двадцати лет назад первая ракета-спутник взвилась над Землей, потом пронесся человек на космическом корабле. Началось освоение Луны, обследование Венеры, Марса и, наконец. Юпитера. И везде решался вопрос о живом организме. Человек может жить в космическом корабле — это доказано. А нервы? А его психика? Прежде всего сужу по себе.
Пока я спокойна. Только слишком часто вспоминаю Землю. Мужчины в этом отношении крепче. Их сильнее захватывает работа. Павел Николаевич вообще ни о чем, кроме своих электромагнитных или мезонных полей, и говорить не может.
А я по-бабьи, со слезой, переживаю прошлое. Тем более что Ганимед напоминает мне льды Антарктики — тяжелейшую пору моей жизни.
Жизнь… Так что же такое сама жизнь? Только путь от рождения до смерти? И то, что ты смог сделать, — вехи на этом пути?
Мягкие ручки сына. Его первое: «мама»… Удивительный комочек собственного тепла…
Но было еще… Желтая синева на лице Володи. И последняя улыбка. Улыбка только для меня, как будто ты сказал: «Все пройдет, мама. Крепись! Будущее все-таки за нами». Ты не мог уже думать «за мной», потому что знал: тебя скоро не будет. Так уходят все, кто жил не для себя.
А любовь? А горечь одиноких бессонных ночей, когда в воздухе запах омытого цветенья? А черно- серое штормовое море за кормой и хлесткий дождь вперемешку со снегом?
И сейчас, так далеко от Земли, вспоминая прошлое, я втягиваю в себя дыханье киевских каштанов и кожу мне обжигают капли штормового дождя.
Я встретила своего будущего мужа на Олимпиаде в Риме. Наверно, любовь дала мне силы, и я выступала очень успешно.
Я никогда не думаю о муже. Но холодный и блестящий Ганимед напоминает льды Антарктики. Там мы расстались навсегда.
Мы мало знали друг друга. Я училась. Он на долгие месяцы уходит в плаванье. А встречи всегда радостны.
Я окончила институт и начала работать врачом на дизель-электроходе, где он был помощником капитана.
Помню, у бортов пенилась светло-зеленая волна, отталкивая редкие льды. Сплошной ветер дул с близкой Антарктики. На льдинах пятнами темнели морские звери. В сером ненастном небе с криком носились стаи птиц. Ненастье! Ненастье в природе!
Иногда несколько движений, случайное слово — и человек кажется другим.
Меня поразил брезгливо-безразличный голос мужа, когда он разговаривал с подчиненными.
А потом случилось несчастье…
В ураган, во время аварийной работы, которой непосредственно руководил муж, матросу придавило ногу. Паренек в плаванье впервые, во всем виновата его нерасторопность.
Когда я прибежала к месту происшествия, муж стоял в стороне. Ледяным тоном спросил:
— Перелом?
— Да, — ответила я.
Перелом был открытый, и не один. Нога изуродована, наверно, навсегда.
— Черт знает что!
Восклицание обожгло меня, я подняла голову от раны. На губах мужа обычное пренебрежение, ни тени сострадания к чужой боли. Только блестит его бледное выбритое лицо в сгустившейся серой мгле.
Начинался хлесткий дождь.
Муж с досадой отвернулся и пошел вдоль борта, затянутый в плащ-дождевик, скользкий от воды.
Вечером случайно услышала разговор…
— Мне некогда, — сказал муж.
— Он понимает, что сам виноват, — уговаривал наш комсорг. — Он и так наказан. Если бы вы навестили…
— Некогда, — все так же бесстрастно прозвучал ответ…
Очень тяжело было возвращаться в свою каюту.
Муж полулежал в мягком кресле спиной ко мне. Над зеленым плюшем были видны крутые плечи.
