Кружево

— Честно говоря, я получил эту работу только потому, что моя мама была знакома с главной продавщицей салона Жака Фэта. А я до этого или сам портняжил, или срисовывал модели, которые делал Фэт. Разумеется, я делал это совершенно открыто, сама понимаешь. Но рисую я здорово. — Он подул в соломинку на Максину. — К концу первого года моей работы у Фэта меня уже сделали художником, который работает над отдельными деталями модели. А к концу второго года я стал уже помощником модельера. Не самого Фэта, ты понимаешь, но одного из его подмастерьев. — Молодой человек разлил по стаканам вино. — Моя работа заключалась в том, чтобы на основе эскизов, которые делал сам Фэт, готовить чертежи для закройщиков, в разных вариантах, пока не найдем то самое, изюминку. А затем, когда была уже готова выкройка, когда идея была, как мы говорим, в материале, я должен был подыскивать подходящие пуговицы, «молнии» и следить за всеми этими деталями вплоть до первой примерки модели на манекенщице. Естественно, непосредственно с клиентами мы никогда дела не имели, с ними общаются продавщицы-примерщицы… Максина, если хочешь сохранить свою нынешнюю потрясающую фигуру, не заглатывай так сандвичи.

— А как вы научились шить? — снова спросила Джуди, которой всегда хотелось знать все и обо всем.

— Не знаю. Я просто шил, и все, — пожал плечами Ги.

Хотя Ги Сен-Симон и выставлял себя этаким только что вылупившимся на свет беззаботным гением, которому все удается без напряжения и усилий, но подлинная причина его успехов заключалась не только в его природном таланте, но и в той одержимости модой, которая побуждала его проводить каждую свободную минуту в обществе закройщиков и портных салона Жака Фэта, скрупулезно овладевая мастерством, которое создавалось и совершенствовалось поколениями и передавалось только через непосредственное обучение, от человека к человеку, причем портные-мужчины шили только мужскую одежду, а женщины — только женскую, и так было всегда.

— Но нельзя же просто так «взять и начать» ни с того ни с сего. Так не бывает, — возразила Джуди.

— Ну, я сшил несколько хороших костюмов маме. Она их носила. Сперва мне казалось, что она делает это только ради того, чтобы доставить мне удовольствие. Но потом все ее подруги тоже захотели иметь такие же костюмы. Ну что ж, была не была! Вот так я и начал. А теперь расскажи, что ты сама собираешься делать?

— Я хочу стать специалистом по интерьерам, хочу поехать учиться дизайну в Лондон, — ответила Максина, — но пока никак не могу осмелиться сказать о своих планах папе. Хочу как-нибудь подготовить тетушку Гортензию, чтобы она за меня это сделала.

— А я намереваюсь найти здесь, в Париже, место переводчицы, — уверенным голосом добавила Джуди, хотя отлично понимала, что сделать это будет очень непросто: соперничество за рабочие места в Париже было почти такое же отчаянное, как уличное движение, продолжительность рабочего дня во Франции была очень большой, а оплата труда весьма низкой.

— Да, а потом она вернется в Нью-Йорк, — весело проговорила Максина, — найдет себе работу в какой-нибудь из знаменитых транснациональных корпораций, где пригодится ее знание языков. И в конце концов выйдет замуж за своего босса!

— А можно взглянуть на то, что ты шьешь, Ги? — спросила Джуди, желая сменить тему разговора.

— Разумеется. Выходите замуж за каких-нибудь жутко старых миллионеров и становитесь моими лучшими клиентками. Покажу, но не сегодня: мне через десять минут надо быть у поставщика пуговиц. Давайте встретимся завтра после работы. В шесть вечера, в пансионате «Лондон». А потом я вас отведу поужинать в «Бо арт». Завтра Валентинов день, и студенты будут развлекаться вовсю… Я что-нибудь не так сказал?

— Нет-нет, все в порядке, — поспешно ответила Максина. — Просто у нас в школе в прошлом году была в Валентинов день небольшая неприятность. Мы… э-э-э… вернулись с танцев несколько позже, чем положено.

— Ну, это чепуха, больше у вас таких детских проблем не будет, — утешил их Ги, махнув рукой официанту, чтобы принесли счет, и не обратив внимания на повисшую за столом тяжелую тишину.

Когда они снова вышли на улицу, там ярко светило слабое зимнее солнце, ветер стих и было уже не так холодно, как утром. Девушки неторопливо прогуливались по мощеной набережной, вдоль каменных парапетов, тележек букинистов и темно-зеленых киосков.

— А Ги вообще нравятся девушки? — спросила Джуди. В кафе она обратила внимание на то, что он как-то странно двигал все время руками.

— Не знаю. Быть может, и нет. Понятия не имею. Но знаешь, тебе в любом случае нечего в него влюбляться. Я хочу подыскать тебе кого-нибудь, кто смог бы за тобой присматривать. Вроде Ника, чтобы он был тебе не любовником, а братом. Хотя бы пока. Не хочу, чтобы ты чувствовала себя в Париже одинокой.

— А нельзя так, чтобы он был одновременно и тем и другим?

— Ну, в Париже этого просто не избежать, даже если бы ты и захотела. Но погоди до весны, когда расцветут каштаны. Кстати, давай заглянем в сад Тюильри, там всегда что-нибудь цветет.

Девушки быстрым шагом прошли через сад, а потом повернули налево, на авеню Монтень. Чем ближе подходили они к дому номер 32, тем сильней и взволнованней бились у них сердца: ведь здесь располагался салон Кристиана Диора, величайшего модельера в мире.

Войдя, они сразу же очутились в атмосфере тепла и неги, устоявшегося запаха духов. Тетушки Гортензии, с которой они должны были тут встретиться, нигде не было видно, и в ожидании ее девушки принялись бродить по салону, ощупывая элегантные, цвета миндаля в сахаре, шелковые блузки, разглядывая неправдоподобно тонкое и нежное белье, трогая замшевые перчатки.

На Джуди, к ее облегчению, никто не обращал внимания. Однако вокруг Максины, одетой в голубое пальто от Диора, засуетились продавщицы, и поэтому она отважилась примерить пару вещей. Под негодующим взглядом продавщицы, отлично понимавшей, что этот еще ребенок ничего не купит, хотя он почему-то и одет в вещи от Диора, Максина примерила шубку из шакальего меха, достававшую до пола. Затем она наступила на подол белой хлопковой ночной сорочки, обшитой внизу узкой зеленой атласной полоской, — сорочки, которая стоила столько, сколько Максине выдавали на три месяца. Сделав вид, что сорочка ей не понравилась, Максина скинула ее и купила бледно-голубой кружевной пояс с резинками; она выложила за него столько, сколько ей давали на три недели, но пояс того стоил. В этот момент в магазин шумно вошла тетушка Гортензия, и все они отправились к столу администратора за заказанными заранее билетами на сеанс мод.

Если бы тетушка Гортензия не была здесь постоянной клиенткой, то элегантная дама-администратор, сидевшая за большим старинным столом, вежливо попросила бы ее назвать свое имя, домашний адрес и номер телефона и записала бы все это в книгу регистрации посетителей. Она поинтересовалась бы также тем, по чьей рекомендации пришли сюда посетители. Такая процедура помогала выявить шпионов и тех, кто заходит просто от нечего делать, и отделить их от настоящих потенциальных клиентов. Промышленные шпионы редко пытались пробраться сюда после того, как состоялось официальное представление новой коллекции: они и так получали всю необходимую им информацию уже на третий день после первого показа. Но со вкусом одетые женщины — иногда и вправду клиентки Диора, например, владелица крупнейшей косметической фирмы Елена Рубинштейн, — часто приходили на показ новой коллекции в сопровождении заметно хуже их одетого «друга», который на поверку оказывался обычным дамским портным. Таких людей неизменно выдавали туфли, сумки и перчатки, которые никогда не бывали у них первоклассными.

— Здесь так удобно, — сказала тетушка Гортензия, когда все трое уселись в изящные золоченые кресла первого ряда в салоне, отделанном в бледно-серых тонах. — Но все-таки я никогда не смогу понять, с чего мужчины вбили себе в головы, будто женщины любят ходить по магазинам и заниматься покупками. Это просто мучительное, тяжелое испытание, которое надо пройти, если хочешь быть хорошо одетой и приобрести что-нибудь новенькое. В нем два этапа мучений. Во-первых, надо выбрать то, что тебе нравится. А во-вторых, добиться того, чтобы оно на тебе хорошо сидело… И сколько же я спорила с подгонщиками! Вот почему я стала ходить к Диору — я терпеть не могу ходить в