— Муж Хосе — подносчик на мясном рынке, а кафе «Руби» находится возле мясного рынка! Я как-то подвозил туда к нему Хосе на нашем фургоне. Не думаю, что она об этом помнит.
— В таком огромном городе, как Париж, это вряд ли может быть просто случайным совпадением.
Ровно в четыре часа они вошли в кафе «Руби». Через входную дверь навстречу им устремился поток пара и шума. Внутри кафе с потолка,
На столике перед Ги и Джуди без всякого заказа появилась тарелка с закусками: нарезанной толстыми ломтями ароматной и острой колбасой, большими кусками свежей ветчины, крупными ядовито- зелеными кубиками копченого языка. Так, попивая черный кофе, они бесцельно просидели в кафе три часа: за все это время ничего не произошло, никто к ним не подошел, ничего им не передали. Они все больше нервничали, их беспокойство росло и начинало уже сменяться отчаянием. Наконец Джуди сказала:
— Пойду позвоню тетушке Гортензии, спрошу ее совета.
По счастью, тетушка Гортензия оказалась дома. Джуди быстро рассказала ей о всех событиях последних двух дней. Наступила тишина, потом тетушка Гортензия ответила:
— Подождите там до десяти часов, а потом позвоните мне снова. Если за это время ничего не произойдет, приезжайте ко мне.
Однако в девять часов к их столику подошел официант и спросил:
— Vous-etes Americaine, mademoiselle Jordan? Telephone[33] .
Джуди направилась к находившейся в задней части кафе телефонной кабине — тесной деревянной будке, напоминавшей поставленный на попа гроб, в которой стоял застоявшийся запах пота и окурков. Она сняла со стены старомодную телефонную трубку и коротко сказала:
— Джуди Джордан слушает.
— Чтобы завтра утром деньги были. Вложите их в белый конверт. В обычный, почтовый. И ждите у себя в конторе. Не вздумайте помечать деньги — мы проверим. И никаких шуток с полицией. А то до четверга вы о нас не услышите — мы будем орудовать ножницами.
Выйдя из вонючей кабинки, Джуди передала все услышанное Ги. Голос говорившего мужчины был довольно глубоким, грубым, как будто лающим. Больше она ничего сказать не могла. Ей было даже трудно понять, говорил ли звонивший собственным голосом или старался изменить его.
— Он сказал «shears», не «scissors»?[34] Ты точно помнишь? Так мог сказать только кто-то, кто работает в швейной мастерской, — мрачным голосом произнес Ги.
Они поспешили на квартиру к тетушке Гортензии. Тетушка дожидалась их у себя в библиотеке. К их огромному удивлению, там же, глубоко погрузившись в кресло, удобно вытянув скрещенные ноги и потягивая виски с содовой, сидел ее шофер. От чего-нибудь спиртного и Ги, и Джуди отказались.
— Тогда давайте сварим кофе, чтобы не заснуть, — предложила тетушка Гортензия. — Слуг я на ночь отпустила, так что я сама приготовлю вам растворимый, так проще.
— Я сделаю, — сказала Джуди и вышла в темный коридор, который вел на кухню.
Когда она вернулась с подносом, на котором стояли кофейник и чашки, Джуди заставили рассказать все с самого начала и со всеми подробностями. Потом то же самое попросили сделать Ги: вдруг какое- нибудь расхождение в мелких деталях позволит им за что-нибудь уцепиться? Помолчав и подумав некоторое время после того, как оба рассказа были закончены, тетушка Гортензия спросила:
— Ты знаешь, где живут твои сотрудники? А телефоны у них есть? Нет? Давай прямо сейчас съездим к этой твоей новой швее, Марии. Пусть Ги притворится, что он в крайнем расстройстве. Спроси у нее, сколько времени ей понадобится, чтобы сшить две новые блузки и брюки. Или придумай любую другую причину. Главное сейчас — найти предлог, чтобы неожиданно нагрянуть к ней домой.
Для Марии столь поздний визит Ги и впрямь оказался полной неожиданностью. Она открыла ему дверь, стоя в белой ночной хлопковой сорочке, с волосами, накрученными на бумажные бигуди. Впустив его без всяких колебаний, она сказала, что, если нужно, готова шить хоть всю ночь напролет, но новые вещи вместо испорченных к сроку сделает.
— Можно ее вычеркнуть из нашего списка, — сказал Ги, забираясь в «Мерседес». — Теперь поехали к закройщику. Спрошу его, сможет ли он завтра работать весь день и потом остаться еще и на ночь.
Время уже подошло к полуночи, тем не менее и здесь Ги пригласили войти, и закройщик заверил его, что останется на ночь и будет работать сколько необходимо.
— Его тоже можно вычеркнуть. А теперь к Хосе. Хосе была явно в ужасе и не могла этого скрыть. Лишь чуть приоткрыв серую входную дверь своей квартиры, расположенной на втором этаже, она подозрительно уставилась на ночного гостя. Просьбу Ги впустить его она отвергла, продемонстрировав при этом бурю эмоций. Уже так поздно, она не одета, это совершенно невозможно, муж спит, она не хочет его беспокоить, ему рано вставать, он уже в пять утра должен быть на мясном рынке… Ги спросил ее, не может ли она припомнить, не заходил ли к ним в мастерскую на прошлой неделе кто-нибудь посторонний. Хосе ответила, что полиция ее уже дважды об этом спрашивала и она им ответила, что посыльные и представители фабрик постоянно снуют туда и обратно. Ги снова попросил, чтобы его впустили, и опять Хосе отказалась, причем взгляд у нее был откровенно панический:
— Завтра утром в мастерской я вам отвечу на любые вопросы. Только не сейчас. Не сейчас, месье Ги. Я не могу его будить.
Ги попрощался; громко топоча, спустился вниз по лестнице; потом бесшумно, на цыпочках, поднялся обратно и приложил ухо к щели в двери. Он ясно услышал, как в квартире спорили — шепотом, но ожесточенно. Ги рассвирепел: он чувствовал, что вся его коллекция находится за этой запертой дверью, и готов был просто вышибить ее. Дрожа от гнева и бессилия, он вышел на улицу, завернул за угол, где его дожидался «Мерседес», и рассказал обо всем тетушке Гортензии.
— Твое мнение, Морис? — спросила она.
— Мне кажется, вряд ли это мог сделать кто-нибудь из покупателей, журналистов или поставщиков, мадам. Слишком большой риск из-за каких-то восьми миллионов франков. Скорее всего это сделал человек с маленькими доходами: посыльный, коммивояжер или кто-либо из работников мастерской.
— Посыльный или коммивояжер никогда бы не назвали ножницы «shears», — заметил Ги, — а работники мастерской называют их только так и не иначе. — Он помолчал немного. — Когда-то я подвозил Хосе к кафе «Руби». Ее муж работает на мясном рынке. Если мы будем вести переговоры с похитителями в этом кафе, никому не покажется странным, коли он вдруг туда заглянет. Думаю, он и без того нередко захаживает в это кафе. А если даже кто-то его там и заметит, так все равно не скажет об этом полиции: там такое не принято.
— Но, если муж знает, что вы подвозили туда Хосе, вряд ли он выбрал бы для встреч это место.
— Я высадил ее тогда на улице. Может быть, она не сказала об этом мужу, а возможно, и вообще забыла о том случае. Знаете, она не отличается большим умом; а сегодня она была к тому же просто в ужасе. Она говорила первое, что приходило ей в голову, отказывалась впустить меня и откровенно врала. Она говорила мне, что муж спит, а через пару минут я услышал, что они разговаривают.
— Смотрите, сколько всего, — сказала Джуди. — Она врет; она отказалась впустить Ги; она бывает в кафе «Руби»; это кафе находится при мясном рынке; ее муж работает на рынке подносчиком мяса. Все это приложимо только к Хосе и ни к кому другому. А кроме того, странное совпадение, еще одно: не испорчена ни одна из тех вещей, которые шила Хосе. Она знает мое имя, она знает, что я иностранка, она должна знать, что отец Ги богат; и она, безусловно, назвала бы ножницы «shears», а не «scissors».
— А главное, — добавил Ги, — вы бы видели, как она перепугалась, когда я попросил впустить меня в квартиру. Она просто дрожала от страха. Мне показалось, что она боялась меня, но еще больше боялась
