здания.
– Он просто примерный заключенный. – Голос Карвера был похож на звук циркулярной пилы. Наверное, пил или курил или и то и другое. – С ним вообще нет никаких проблем.
– Как он охраняется? – спросил Эрб.
– Он в изоляторе. Нельзя сажать копов к обычным заключенным.
– Вы с ним виделись?
– Конечно. Так, кое о чем поговорили.
– И что вы о нем думаете?
– Довольно приятный парень.
– Он лжет про амнезию?
– Если да, то он лучший лжец из всех, кого я знаю, а я работаю надзирателем почти тридцать лет. Ну вот и пришли. – Мы остановились возле белой металлической двери с квадратным окном на высоте глаз. – Комната для свиданий. Располагайтесь, у вас есть полчаса. Просто постучите в дверь, когда соберетесь уходить или если он начнет буянить. Я сразу же приду.
Карвер открыл дверь и пригласил меня внутрь. Я нажала кнопку записи на микрофоне и вошла.
Комната была маленькая, четыре на четыре, освещенная лампами дневного света. В комнате пахло человеческим телом и отчаянием. В центре стоял складной стул, развернутый к исцарапанной плексигласовой перегородке, укрепленной стальными полосами и разделяющей комнату надвое.
Барри Фуллер сидел по другую сторону, у него было довольное выражение лица. Выглядел он в тюремной одежде – оранжевом комбинезоне с номером на груди, в наручниках, цепью соединенных с кандалами на ногах – несколько опухшим, но очень спокойным, я бы сказала, умиротворенным.
– Спасибо, что пришли, лейтенант. Пожалуйста, садитесь.
Я кивнула, села напротив него, держа спину прямо и сведя колени вместе.
– Здравствуйте, Барри. Вы хорошо выглядите.
Он улыбнулся и, склонив коротко стриженную голову, провел пальцем по шраму.
– Лечение тут хорошее. А как вы? Мне сказали, что вы получили две пули в живот.
– У меня все нормально, – ответила я ровным голосом. – По крайней мере, мне гораздо лучше, чем вашей жене.
Фуллер поник. Его глаза покраснели и заслезились.
– Холли, моя любовь. Я не могу поверить, что сделал это.
– Но все же вы это сделали. Я видела, как она истекала кровью рядом со мной.
Фуллер всхлипнул. Звеня цепочкой, поднял руки и потер глаза, отчего они стали еще краснее.
– Я знаю, как это звучит, лейтенант. Но представьте, однажды вы просыпаетесь, и все начинают рассказывать вам про ужасные поступки, совершенные вами. Поступки, о которых вы совсем не помните.
– Во всем виновата злокачественная опухоль мозга, да?
– Я любил свою жену! – Голос Фуллера надломился. – Я бы никогда не убил ее, если бы осознавал, что я делаю. Боже, Холли.
Его плечи опустились. Умелое притворство? Или он действительно сожалел об этом?
– Зачем вы хотели видеть меня, Фуллер? Без адвокатов. Что вы хотели мне сказать?
– Я хотел поблагодарить вас.
Я была ошеломлена.
– Что?
– Поблагодарить вас. За то, что остановили меня до того, как я мог еще навредить кому-нибудь. И вдобавок я хотел извиниться за то, что мне пришлось стрелять в вас.
Я внимательно посмотрела на него:
– Весьма трогательно, Фуллер. Я действительно глубоко тронута. Ваши слезы заставили меня забыть обо всех женщинах, которых вы убили с особой жестокостью.
– Ничего этого я не помню. И отчасти рад этому. Не знаю, как бы я жил, помня о том, что я натворил.
– Вы не помните Дэви МакКормик? Как отрубили ей руки, надели на них мои наручники и ваш больной приятель Рашло забросил их в морг?
Фуллер отрицательно покачал головой.
– А Айлин Хаттон? Вы кусали ее так, что у нее вырваны куски плоти.
– Пожалуйста, не надо.
– Какая она на вкус, Барри? Вы помните?
– Я ничего не помню. Пора было говорить серьезно.
– Готова поспорить, что помните. Помните, какое это было удовольствие – отрезать ей голову. Я представляю, как радовало вас ощущение собственной силы и власти. Вы еще и поимели ее, не так ли? Не помните случайно, было это до или после того, как вы вырвали у нее сердце?
Барри сейчас можно было снимать на камеру – он громко рыдал. Но я не купилась на это.
– Хватит притворяться, Барри. Я знаю, что ты лжешь. Ты помнишь каждую деталь. Готова поспорить, по ночам ты с удовольствием вспоминаешь об этом в своей одиночке. Меня тошнит от тебя. Я надеюсь, твою задницу поджарят на электрическом стуле, и плевать на эту твою опухоль, проклятый ублюдок.
Когда Фуллер отнял руки от лица, я увидела, что он улыбается. Я ожидала чего угодно – гнева или возмущения, но он выглядел довольным.
– Вы записываете разговор, не так ли, лейтенант?
Я промолчала.
– Вы хотите, чтобы я был честен, но сами не хотите говорить правду. Покажите микрофон.
Я задумалась. Узнать, лжет ли Барри или говорит правду, казалось мне сейчас самым важным. Я вытащила микрофон и выключила его.
– Хорошо, Барри. Только ты и я. Ты собираешься прекратить эту глупую игру в амнезию и говорить нормально?
Фуллер закрыл глаза, хлопнул руками и сложил их как для молитвы. Затем потер лицо рукавом.
– Лук. – Он выдохнул. – Под ногтями. Постоянные слезы, благодаря куриному супу, которым обеспечивает нас исправительная система. Довольно неплохо получается, а? Как вы думаете, стоит еще над чем-нибудь поработать до того, как я предстану перед судом?
Я почувствовала, что холодею.
– Что ты помнишь, Барри?
– Я помню все, Джек.
– Убийства?
– Каждую деталь. И ты была права. Ночью, один в своей камере, я развлекаю себя воспоминаниями. Нет ничего лучше истекающей кровью, кричащей от боли шлюхи. Придется перебиваться воспоминаниями, пока меня не выпустят отсюда как невменяемого.
Он подмигнул мне, отчего в животе у меня все перевернулось. Я почувствовала что-то такое, чего уже давно не чувствовала.
– Значит, не было каких-то особых причин? Только жажда крови?
– Жажда крови? Ты говоришь так, как будто разочарована. Разве есть лучшие причины для убийства? Деньги? Месть? Жажда крови намного чище и сильнее.
– Ты социопат.
– Вообще-то нет. У меня здесь много свободного времени, чтобы почитать, разобраться. Согласно психологии, я страдаю приступами эпизодической дезорганизованной агрессии. Я испытываю сочувствие к жертвам, но вынужден игнорировать его, чтобы достичь высшей точки.
– Высшей точки в убийстве?
– Головная боль, Джек. Ужасные головные боли. Может, это из-за опухоли, но меня они терзали всю жизнь, а опухоль у меня, как мне сказали, не больше года. После очередного убийства боль уходила. Я понял, что это как-то связано с эндорфином. Эндогенный морфин. Организм вырабатывает его, чтобы блокировать боль, и он в сотни раз мощнее, чем равная доза героина. После убийства я чувствую прилив эндорфина. По крайней мере я так думаю. Хотелось бы спросить об этом тех мозгоправов, которые круглые
