ему и место, где можно проскользнуть мимо застав: огромное болото, почти непроходимое. Одни его берега принадлежали Украине, другие — Польше. Участок границы у болота охранялся не особенно тщательно.
Неспокойно было в эти месяцы на огромной территории, покрытой лесами. В лесах этих, стоящих от века, редкой цепочкой были разбросаны хутора, небольшие села, опасливо встречающие новую жизнь. А там, где леса переходили в веселые плодородные долины, где лежали щедрые поля, в деревнях бастионами старого мира высились добротные кулацкие дома, крытые черепицей или железом, — власть их над безземельными хлопами десятилетиями казалась нерушимой.
По этой земле шла Леся Чайка — это была ее земля, и она ее хорошо знала. И психология таких, как Чиж-контрабандист, ей тоже была хорошо известна. Грабеж — способ обеспечить сытую жизнь в будущем; разве его интересовала «великая соборная держава»? Черта с два, возможность пограбить «законно- идейно» — вот что его привлекало!
Чиж-контрабандист охотно бы передал чекистам Чайку, неожиданно вынырнувшую из времени, на котором он, как считал, поставил крест. А ну как разговорится в НКВД? Прощай тогда хуторок, здравствуй лагерь?
В озере бы похоронил курьера, но Бес свое слово сдержит, придет с хлопцами, тогда — жизнь прощай…
Не верила Леся Чижу и заставила его идти впереди себя, зорко стерегла каждое движение, все время ждала удара ножом. Трудно это — ждать подлого взмаха руки. Не минуту или две, а часами быть в том состоянии, когда треск сухой ветки под сапогом кажется выстрелом.
Шли они через болото много часов. Местами по еле отличимой, зыбкой, выскальзающей из-под ног тропке, иногда — по пояс в густой стоялой воде. Камыши и лозняк встали на болоте в два человеческих роста, закрыли их от всего мира.
Двое в первобытном, первозданном мире…
Осень выкрасила болото в бурый цвет. Опустились на дно кувшинки в редких окнах чистой воды, и сама вода стала ломкой и стеклянной. Прилегли к торфяникам никогда не кошенные травы. Осока поникла, будто и не выставляла совсем недавно свои листья-ножи. Бурые метелки тростника печально гнулись под ветром, беззащитно тянулись к людям, нежданно-негаданно объявившимся в забытых богом местах.
Чиж и Леся отыскивали провалившуюся под болотную жижу тропу длинными тонкими тычками- шестами. Если тычка упиралась в кусок твердой почвы, можно было сделать следующий шаг.
Чиж шел первым, и когда тропа внезапно исчезла — он провалился по грудь.
— Тычку подай! — крикнул он Лесе.
— Не ори, — сказала Леся. — Хотел, чтоб я вот так навсегда в трясину ушла? Погибай, пес…
— Дура, сама отсюда не выберешься, — щелкал от страха зубами Чиж. — Выручай!
Леся нагнула тоненькую березку, и вершина деревца накрыла Чижа. Тот схватился за ветки, добрался до ствола, полез из трясины, отчаянно напрягая все силы.
Потом они вышли на маленький твердый островок, и Леся разрешила развести костерок — без дыма, укрытый со всех сторон стеной камыша. Надо было обсушиться и обогреться. Не хватало еще свалиться в лихоманке.
Чиж выкручивал одежду, и, когда отвернулся, Леся сноровисто извлекла из кармана его ватника пистолет, отобрала у контрабандиста нож.
— Когда пойдешь обратно, верну, — пообещала.
— Все не веришь? — ощерился контрабандист. — Да я б тебя, сучку, давно придушил, если б мог. — И жалобно признался: — Хутор жалко. И сынка… Ведь убьют его твои каты…
— Ишь запел, — неприязненно процедила Леся, — когда с сотней на села налетал, наверное, чужих детей не жалел…
Пистолет она ему не вернула. Не верила Леся таким вот домовитым бандитам.
Они падали, поднимались и все-таки шли вперед, шаг за шагом одолевая болото.
— Последний раз ходил здесь года четыре назад, — сказал Чиж. — Теперь тропа совсем ушла в болото. Если останусь живым, больше ни за какие деньги не пойду.
— И за миллион?
— За миллион пойду, — пробубнил Чиж. — Ноги сами понесут, бо то — капитал…
Но разговаривали они мало и редко — берегли силы. Да и о чем им было говорить?
— …Знаете, это была дорога через ад, — сказала Леся Мудрому. — Говорят, в аду грешников варят в смоле… Разве то пытка? Заставили бы их поздней осенью брести через вымершее болото. И чтобы они каждую секунду умирали, потому что каждый шаг может стоить жизни…
— Понимаю, понимаю, — Мудрый слушал Лесю с неизменной внимательностью доброго, сочувствующего друга. — Теперь все это осталось позади, вы — у своих. Мы ценим ваш подвиг, придет время — о нем узнают миллионы, и имя ваше золотом будет выбито в великой книге нашей борьбы и побед.
— Не надо мне этого, — тихо сказала Леся. — Велите лучше подать рюмку коньяка.
— Сейчас, — засуетился Мудрый. — Это можно…
«Спивается девка, — подумал он. — Или очень хорошо играет. Так хорошо, что можно позавидовать мастерству тех, кто ее готовил».
Помощник Мудрого внес на подносе две крохотные рюмочки, наполненные прозрачным янтарным напитком. «Не выпьет, — решил Мудрый, — для вида попросила, чтоб получить передышку».
Леся выпила коньяк одним глотком, небрежно поставила рюмку на поднос.
— Немецкие порции, — отметила пренебрежительно. — И коньяк похуже советского. Там знаете какой коньяк? Особенно из Армении…
«Спивается, — вернулся к первоначальному выводу Мудрый. — Толковый разведчик не станет во время допроса по собственной инициативе дурманить мозги алкоголем».
Свою рюмку он чуть пригубил.
— Этот Чиж кажется ли вам надежным?
— Ха-а, — рассмеялась Леся. — Вы, опытный человек, ищете в наше время надежных людей? Разве не видите, что мир перевернулся?
Леся чуть опьянела, глаза у нее заблестели, жесты стали свободными и размашистыми.
— Еще коньяка, если можно, — попросила.
«Алкоголичка, — пришел он к окончательному выводу. — Одной-двух рюмок достаточно…»
— Вы, наверное, устали, — сказал Лесе, — отдохните, а потом продолжим.
— Давай лучше напьемся, друже, — неожиданно предложила Леся. — Вы и я, вдвоем…
— Отдохните, — отвернулся от нее Мудрый. — Вы никак не придете в себя от страшной дороги.
У себя в комнате Леся долго сидела неподвижно, не шевелясь, наслаждаясь одиночеством. Мудрому же сообщили, что курьер Мавка как вошла в комнату, так и повалилась в кресло, дремала сидя, а когда горничная спросила, не требуется ли чего-нибудь, грубо и пьяно послала горничную поискать черта под при-печкой.
Глава XXXIII
— Так, значит, вы считаете, что Чижу верить нельзя? — снова спросил Мудрый.
Он держал себя так, словно и не было перерыва в «беседе».
— Я не советую вам надеяться на эту «тропу», — угадала, куда клонит эсбековец, Чайка. — Курьеры могут в ней утонуть. Чиж может предать, если действительно придется ему выбирать между жизнью и смертью, польские или советские прикордонники могут схватить. Слишком много всяких препятствий для нормальной «тропы».
— Вы шли через польские земли, — продолжал допрос Мудрый. — Знаю, это непросто…
