уже гнет меня к земле, вчера глянула в зеркало — морщины. Жизнь уже ушла, а я еще и не жила, — только мыкалась по лесам, бродила рейсами. Все чего-то дожидалась, надеялась. Рен обещал: «Еще немного повоюем, уйдем за кордон». Где сейчас Рен? Ждать, ждать, ждать… Сколько можно?
— Не будем сейчас решать, — сказал Мудрый. — Хочу только сказать следующее. Останешься здесь — ждет тебя унылая, бесцветная, убогая жизнь. Денег, которые у тебя есть, хватит на несколько месяцев. А дальше? В глазах руководства закордонного провода ты будешь выглядеть почти дезертиром: мы, конечно, пошлем на «земли» другого курьера, операция состоится, она не может не состояться, но это потребует от нас колоссального напряжения сил. Ты давала присягу? А раз так, то давно уже не вправе распоряжаться собой. Твоя жизнь тебе не принадлежит — знаешь это. Напоминаю, чтобы ты могла прийти к единственно правильному решению…
Глава XLI
— Сегодня прощальный вечер, — напомнил Мудрый. — Соберется несколько человек, чтобы пожелать тебе не очень трудной дороги.
— Не надо, — попросила Леся. — Уж если требуется возвращаться, то лучше, чтобы об этом знало как можно меньше людей.
— Те, кто придет, знают о тебе все, даже то, что ты хотела бы скрыть.
Мудрый, когда Леся сказала, что вернется на Украину, явно обрадовался, но постарался радость скрыть. Только суховато кивнул: другого решения, мол, и не ожидал. Он резко ускорил подготовку к рейсу. Вновь встретился со Стронгом, доложил, что курьер может отправиться в обратный путь. Майор резко выговорил Мудрому за затягивание операции.
— Хотелось получше прощупать Чайку, господин майор. Чтобы не случилось осечки.
— Но сейчас-то вы убеждены, что она не «подкидыш»?
— Мы уверены, что это преданный нашим идеям человек.
— Тогда не тяните. В любом деле потеря времени — это утрата инициативы, лишние расходы, черт возьми!
— Так точно!
С некоторых пор Мудрый предпочитал абсолютно во всем соглашаться с майором Стронгом.
Уже был выработан маршрут рейса, подготовлены документы, экипировка. Мудрый придирчиво, в сто первый раз, инструктировал Лесю, снова и снова отрабатывая каждый предстоящий шаг. Он был суровым экзаменатором, Мудрый, но на все его вопросы Леся отвечала четко, ясно. Чувствовалось, что она хорошо подготовлена и сумеет действовать в самых сложных ситуациях. Леся, со своей стороны, относилась к наставлениям Мудрого подчеркнуто серьезно. Это Мудрому нравилось — значит, понимает, что предстоит.
Идея организовать прощальный вечер принадлежала Круку. Он любил в нужные моменты подчеркнуть, что лично вникает во все детали работы подчиненных ему служб, и свою значимость — одного из руководителей провода. Крук хотел быть популярным.
Мудрый, наоборот, не терпел парадных мероприятий. По его мнению, агенты должны были уходить на ту сторону в полной тишине, так, чтобы об этом никто и не догадывался. Но переубедить Крука не удалось.
— Пора отказываться от устаревших методов работы, — небрежно, свысока сказал Крук. — К вашему сведению, нам сейчас реклама просто необходима. Пусть знают, кому положено, что мы не сидим сложа руки, действуем.
Какой-то смысл в этом был, и Мудрый скрепя сердце согласился.
— И вот еще что: подготовьте Чайке парадный мундир сотника, — приказал Крук. — Ей это будет приятно.
— У нас нет женского офицерского мундира, — засомневался Мудрый. — Мужской — пожалуйста…
— Так пошейте. — Крука удивляла неповоротливость всегда исполнительного референта.
— Будет сделано.
И хотя Мудрому показалось все это выдумкой, но приказ требовалось выполнить. Он прислал к Лесе портного снять мерку.
— Зачем? — удивилась девушка. — Под венец не собираюсь, на бал никто не приглашал.
— Так надо. — Мудрый играл в таинственность.
— А, понимаю, — насмешливо протянула Леся, — чтоб было легче гроб заказать? Так?
Мудрый только головой качал: до чего ж острый язычок у дивчины, ты ей слово — она тебе десять.
Наконец наступил день прощания. В назначенное время Леся спустилась со своего «чердака», как она шутила, в холл. Ее ожидал Шпак, выглядевший весьма торжественно в полученном при распределении заокеанских подарков почти новом двубортном костюме, в накрахмаленной до синевы сорочке. Пестрый галстук, завязанный микроскопическим узлом, был не в тон костюму, но это уже мелочи.
— Вы выглядите как новенький доллар, — сказала Леся.
Шпак хотел было поблагодарить, но передумал: слова Леси можно было принять за комплимент, но в тоне чуть заметно слышалась ирония.
— Не опоздаем?
— Нет, успеем.
Они долго петляли по городу — узкие улочки были набиты автомашинами, велосипедистами, пешеходами. Бледно врезалась в небо неоновая реклама. Жались к стенам домов какие-то люди-тени.
Может быть, потому, что жить в этом городе осталось недолго, Леся с особой остротой всматривалась в мир, который ей предстояло покинуть. Он кинематографичной лентой надвигался на маленький, юркий автомобиль Шпака. Лента была пестрой, яркой, составленной из тысяч красок вечернего города. Город, в котором вряд ли суждено ей побывать когда-нибудь вторично.
Они ехали очень долго. Леся заметила, что некоторые улицы пересекли дважды.
— Кончайте эту волынку, — раздраженно попросила Леся Шпака, — что вы крутитесь по этим вонючим закоулкам, как вошь на овчине?
— Фу, как грубо! — удивился Шпак.
— А с вами иначе нельзя, — раздражаясь, Леся не особенно старалась подбирать выражения.
— Не сердитесь, Леся. Я человек маленький. Мудрый велел ехать этим маршрутом — вот и кручу баранку.
— Куда хоть мы едем?
— Я знаю только адрес. А что там такое — не моего ума дело.
— Бараны, — сквозь зубы процедила Леся.
— Что вы сказали?
— Говорю: если послать вас к чертовой матери, но так, чтоб это звучало как приказ, так вы, пожалуй, и пойдете…
Шпак рассмеялся.
— Ага. Наше дело — приказы выполнять.
Леся чувствовала себя неспокойно, ей не нравилась эта путаная езда, единственная цель которой — оторваться от наблюдения, если оно было, и замести следы. Леси не опасались — от нее не «прятали» путь, которым они добирались до указанного адреса. Это могло означать либо что ее окончательно признали своей, не остерегались, либо то, что у нее не будет возможности кому бы то ни было рассказать об этой поездке.
Машина нырнула в длинный тоннель — мелькнули тусклым пунктиром лампочки под сводом.
— Мы от кого-то прячемся?
— С чего вы взяли? — смех Шпака был искусственным.
