на ветру, сидевшая на самой настоящей «голодной диете», женская сущность – я сама испугалась. Не может, не должна, не создана женщина жить без сладких слов, льстивых похвал; глупых, но нежных романтических клятв. Что же делать-то, скажи, Создатель?
– Сегодня?.. Ну никак-с сегодня не смогу, Руне. Ведь я не знала… У меня через какой-нибудь час сеанс индивидуальной терапии с обязательными водно-массажными процедурами. А надо еще успеть до этого переодеться и привести себя в подарок… Ой, я хочу сказать в порядок!
– О, с какой бы невероятной радостью, как бы я мечтал получить этот подарок! Хотя бы в окошечко понаблюдать за его приготовлениями и занятиями водными процедурами! Однако послушай Ника, поверь мне на слово – уж я-то смогу обеспечить водный и любой другой вид массажа ничуть не хуже ваших специалистов. Может, можно как-нибудь договориться с персоналом вашего заведения насчет сегодняшнего вечера, а?
Руне, верно, в предвкушении прикрыл веки и еще прельстительнее, еще поэтичнее и слаще принялся опять целовать мои от природы мягкие и пушистые волосы. Каким-то своим шестым, седьмым или девятым чувством опытный разведчик уловил, пронаблюдал, вычислил, выяснил (затрудняюсь определить, что именно здесь подходит больше всего) мою самую глубокую, самую личную, самую тщательно хранимую от всех тайну.
Глава 50
Природа, если мне признаваться до конца, от самого рождения наградила меня просто роскошной чувственностью. Вот из одного дамского романа в другой кочует такая милая фразочка: «Диана была поразительно чувственна по своей натуре», но писатели редко снисходят до объяснения, а что же это значит. Следуя стандартным текстам стандартных любовных историй кажется, что героиня так и норовит броситься из одних крепких мужских объятий в другие, из кровати одного кавалера со сверхреактивной скоростью переместиться в кровать следующего.
Мне же кажется, что такие прыжки совершаются по совершенно иным соображениям, не имеющим к истинной сексуальности ни малейшего отношения. Скорее всего такие женщины мало что в принципе способны почувствовать. На самом деле выдающаяся сексуальность, она же чувственность, означает следующее: на меня в любой момент может повлиять что угодно, как угодно и в любом месте. Капельки летнего дождя, упавшие на лоб и медленно стекающие на ресницы; прохладная морская волна, вольно подкатившая под самый живот; пушистый сибирский котеночек, ласково потершийся о щиколотки ног; весенний ветерок, запутавшийся в волосах; рыжее пламя костра в ультрамариновой синеве ночного таинственного леса или в интерьере белокаменных каминов; напоминающий о давным-давно позабытой мелодии, влекущий запах незнакомых духов – все такое способно привести меня в неописуемый, неконтролируемый восторг до дрожи. Будучи девочкой, я стала догадываться, что живу не совсем в том самом мире, что окружающие меня люди. Слова-то такого не ведая – оргазм, ребенок Вероника в самой волшебной полноте, в самом безумном упоении, в самой полноте поистине сказочных ощущений испытал все мыслимые и немыслимые формы божественных разрядок на каких-нибудь крутых горках-каруселях; в пенной, с запахом хвои, ванне или от шаловливой щекотки школьных друзей. А уж если правильно ко мне прикоснуться в некоторых, особо чувствительных участках кожи… Ой, тогда только держись, девочка Ника! По этой самой причине я терпеть не могла рукопожатий и сумбуров родственных объятий, а взрослые утверждали – дичилась.
С течением времени я научилась справляться со взрывами внезапных эмоций и, не дрогнув, держать мускулатуру лица. Естественно предположить, что Вероника-девочка умела саму себя использовать в качестве музыкального инструмента по извлечению принадлежащих другим мирам энергий. Вовсе не великое возбуждение являлось для меня желанной целью, а следующая за ним тихая и светлая растворимость в океане мира, полное слияние со всем сущим и вечно живым. Невероятная, божественная по сути, приходящая совсем не слышно, подобно вечерней росе, неповторимая внутренняя успокоенность. Именно к спокойствию души, когда все самое волшебное на свете начинает вкрадчивую беседу с человеком на своих собственных языках, а он, к полному своему изумлению, абсолютно все понимает, стремилась моя упрямая натура. Да. Наверное, всем рожденным на нашей земле свойственно желание хоть изредка почувствовать себя струнами в волшебных пальцах или простыми звуками неописуемо дивных голосов.
Профессионально натренированный и до кошмара проницательный норвежский контрразведчик сумел меня легко раскусить и без всякого зазрения совести полюбил нежданно-негаданно ударять в мои самые уязвимые места. За долгие годы упорных тренировок я так здорово научилась скрывать даже легкие тени своих причудливых реакций, что никакой мужчина на свете, да будь он хоть трижды разведчик, не мог бы стать в чем-то уверенным в отношении меня наверняка и до конца. Может показаться, что я как-то чересчур специфична в вопросе половой принадлежности, однако я убеждена, что поскольку сильный пол так и не научился до конца доверять своей интуиции и полностью на нее полагаться, то именно этот, столь распространенный среди мужчин, недостаток по сути заставляет почти любого из них проживать жизнь тугодумца-слепца. А следом пришла в мою голову мысль о Вадиме, который, хотя и сумел за столь долгое время совместной жизни прознать про все женины особенности и секреты, но отчего-то никогда не предпринял попытки взять меня под свой неусыпный надзор и контроль именно вышеупомянутым способом, хотя такое удалось бы ему легче всего.
Вот такие ментальные приливы и отливы некоторое время сумбурно струились в моей затуманенной головушке, а потом где-то очень глубоко внутри себя я виртуально махнула на бывшую Веронику Малышеву рукой: «А-а, да кто я такая и какая мне теперь разница! По жизни, наверное, мне должно быть все равно; тем более, что терять больше совершенно нечего! Так почему бы и нет?!»
Тут вдруг тот самый скрипучий и приставучий внутренний голос, так донельзя сделавшийся похожим на голос моей старенькой бабушки, совсем некстати напомнил, что социальный инспектор Свен Свенсон каждые три недели запрашивает из санатория отчет о моем здоровье, душевном состоянии, настроении и тому подобном. Вроде бы ничего особенного, однако на самом деле за лечащимися достаточно внимательно, чтобы не сказать пристально, наблюдают, а те стандартные отчеты сами по себе больше похожи на персональные характеристики, весьма детальные и подробные. Любые бумаги обо мне – я знала это очень точно, хотя никогда сама их не читала и даже в глаза не видела, в настоящее время более чем положительны. Зачем же так глупо нарываться, тем более перед скорой выпиской и броском в совершенно самостоятельную жизнь? Совсем скоро мне понадобится серьезная жизненная поддержка и социальные институты норвежского государства – это единственное, на что я могу реально рассчитывать в своей ситуации. У человека нет ни работы, ни надежных друзей, ни любящих и готовых помочь родственников поблизости, ни средств к существованию, ни жилья – вообще ничего нет.
Какую такую экстренную причину для неявки я смогу изобрести за сорок пять минут до запланированной встречи с терапевтом? Боже, как же я уязвима со всех мыслимых сторон и как дико зависима от всего, от всех и от каждого! Всеми силами надо стараться удерживать благоразумие, тем более с мужчинами никогда не стоит торопиться. Впитанная с молоком матери теория поведения говорит, что если хотя бы чуть-чуть подождать, то они только больше станут уважать. Значит, так и следует поступить, женщина я или нет?
Гордая Вероника произнесла, нарочно понизив голос и потягивая слова, словно коктейль через соломинку, с тем самым женским знаменитым и обольстительным лукавством, но в то же самое время прикрываясь щитом очаровательного смущения:
– Не-а-а, Руне, сегодня совсем-совсем никак… Но вот… по выходным у нас довольно свободный график, никакой терапии, естественно, не проводится. Суббота бы больше подошла-а…
Я с уверенностью ожидала, что он от радости взовьется до небес, однако как же странно повел себя мужчина после тех моих весьма приветливых слов. Он сразу выпрямился и чуть-чуть подался назад, разом отпустил и мою трепетную дотоле ручку и всю меня целиком, закаменел лицом, похолодел глазами, напрягся мускулатурой тела и будто бы резко процентов на семьдесят потерял ко мне всякий пыл и интерес. От такой более чем неожиданной реакции моя тщательно оберегаемая уверенность в себе стремглав полетела в тартарары, а остановить ее свободное падение я уже не успевала. «Мой милый, что тебе я сделала?» – черным смерчем прокрутилась в мозгу знаменитая строка – вопль великой русской поэтессы. Еще не понимая, что делаю, в свирепой растерянности, в полубессознательном и оттого малоконтролируемом порыве я как-то по-бабьи жалко и испуганно, с инфернальной внутренней дрожью мгновенно срезонировавшей на горло, заискивающим смиренным голоском – даже саму себя не узнала, спросила этого
