вперед через чудесную кудрявую рощицу, в которой птицы по-прежнему распевали свадебные песенки. Стремительная речушка с любовью перебирала звонкие камешки, а прямо на глазах распускались, соки набирали весенние волшебные цветы. И ничего на свете больше не могло меня остановить.
По правде признаться, за секунду до того, как окончательно скрыться в роще, я еще раз обернулась посмотреть на Руне. В ослепительных лучах кажущегося совсем белым солнца он сделался просто пятном на темнеющем силуэте церкви. То мелкое пятнышко медленно, как при специальной замедленной съемке, сначала приблизилось, а затем слилось окончательно с другим светлым пятном размером побольше.
С сожалением вспомнила я о своей записной книжке с эпитафиями, которые, будучи еще совсем девочкой, любопытная Вероника не ленилась списывать с кладбищенских надгробий. Там как раз что-нибудь дельное отыскалось бы к текущему случаю! Эх, зачем позабыла привезти с собой из Москвы свое же собственное рукописное сокровище!
Достаточно быстро, всего-то минуты за три, переодевшись в купальник, а поверх – в тренировочный костюм, я еще на некоторое время задержалась у зеркала в белой раме, спонтанно и совершенно не ко времени занявшись тщательным разглядыванием своего зеркального двойника так, будто впервые его увидела.
Непонятно, с какой целью природа наградила меня такой сияющей подобно солнцу, до предела бесстрашной и пленительной красотой того самого «Ангела с мечом», иконописные, в строгом соответствии с каноном портреты которого можно видеть по правую руку от входных дверей в русские православные храмы. Внешность моя существовала как бы совсем сама по себе и жила своей собственной жизнью. На ней, к счастью и к моему удивлению, почти никак не отражались ни жизненные передряги, ни невзгоды судьбы, ни унижения от окружающих людей, ни крах юношеских надежд, ни циничные шутки рока – ну совсем ничегошеньки. По-прежнему светилось изнутри удивительным таинственным сиянием все же мое, но совершенно отдельно от меня как таковой пребывающее лицо, умные мышцы которого умели сами по себе расслабляться, хотя я лично вовсе не обладала ни способностью, ни умением, ни душевной силой справляться с вихрями-ураганами своих неисчислимых эмоций, а кожа его редко когда изменяла своему изначальному золотисто-шоколадно-розоватому оттенку, весьма смуглому даже для уроженцев Средиземноморских стран – то есть также была весьма загорелой «не от мира сего». С какой, спрашивается, стати?
Торжественным хоралом во мне зазвучали упоительные строки придворного математика средневекового Хорезмского шаха Омара Хаяма – истинного певца этого мира и этой жизни.
Итак, по одну сторону зеркальной поверхности стояла я – одинокая, полунищая, полубольная, полуубогая, психологически вконец разодранная русская тетка средних лет; зато там, в туманной и таинственно мерцающей глубине зазеркалья виделось явление настоящего божьего ангела в короне золотистого свечения вокруг головы, со свежими, вечными розами цветущими щечками; нежно изысканным овалом упоительного, хотя в то же время весьма волевого, серьезного, если не сказать сурового, личика; ясными, блестящими, глубокими очами в обрамлении стрельчатых ресниц под живописно изогнутыми соболями-дугами бровей.
Ангел этот, ясное дело, всегда выглядел просто отменно, потому как ну какие-такие у них, ангелов, дела и заботы?! Только невероятно приятные и исключительно почетные… Им не надо придумывать, как исхитриться оплатить счета за телефон; у них не случается так, что не на что купить себе колготки, когда старые неприлично поизносились; им незачем выкраивать скудные гроши из личного бюджета на подарок ребенку к Новому году. Какая-то слишком правильная у них красота; в жизни не встречается такой запредельной кротости и ласковости – будто бы он, живущий в глубине стекла, куда-то тихонечко тебя зовет или ненавязчиво приглашает. Только куда же? Я сама время от времени озадачивалась, с какой же целью, почему и отчего тот ангел так часто отражается вместо меня; ведь я-то знала, что не имею с ним практически ничего общего. Да если бы то действительно было мной, то все живое и неживое по определению так и должно падать к ногам такой сексапильной блондинистой раскрасавицы и само укладываться в ровные штабеля; к моим же ногам упасть никто не спешил, а если кто и торопился, то в итоге оказывался банальным обманщиком-соблазнителем. Возьмем, к примеру, сегодняшнюю историю!
Совсем скоро перед моим окном должен расцвести куст белой сирени, а мама моя считала, что если долго на такую сирень смотреть на закате дня, то можно легко быстро позабыть о любых предавших тебя людях. Так я и сделаю!
Нет, в самом деле, почему у меня, бедняги, все и всегда получется как-то не так, встает не тем концом и поворачивается неправильным боком – прямо наваждение! Такое впечатление, что вокруг Ники-неудачницы вот-вот стены начнут рушиться и того гляди завалит ее, горемычную, преднапряженными бетонными конструкциями. Горько-горько вздохнув, я обнаружила, что опаздываю на предписанные санаторным режимом процедуры, и побежала прочь от зеркала и из комнатки быстрее робких грузин с полей сражений в поэмах Михаила Юрьевича Лермонтова.
Глава 51
Наступило чудесное, солнечное, ландыше-сиреневое, с детства любимое девятое мая – день моего рождения и одновременно день Великой Победы во Второй мировой войне. Так, Веронике исполнилось тридцать шесть лет. «Вера в Победу» – таково было мое настоящее имя, потому что Никой звалась древнегреческая богиня Победы, а вера в крылатую Нику легко и естественно складывается в Веронику. Бабушка самолично придумала имя внучке, никто не посмел бы ей возразить. Все годы детства, когда дни «варенья» невероятно важны и каждый ребенок со сладким замиранием сердца ждет самых удивительных и самых волшебных подарков на свете, мой день все равно был самым особым из всех. Самая большая и, искренне верилось, самая великая страна мира праздновала мой день вместе со мной. Военный парад на Красной площади, демонстрация, концерты, весенние женские платья в цветочек на улицах города, смех, салют, первые струи оживших после зимы фонтанов, всегдашние застолья с необыкновенно вкусными на мой личный вкус и взгляд «золотыми» рыбками – шпротами, лимонадом «Буратино», конфетами трюфели и тортом «Прага» – таким запомнился самый лучший день в году. А теперь жизнь научила меня ничего не ждать, не желать и не надеяться! Ах, нет – не совсем еще, видно, приучила: все равно мне будет сегодня хорошо – возьму и сама себе куплю где-нибудь по пути огромное шоколадное пирожное с кремовым верхом. Главный подарок все же налицо – такая вдруг настала преотличнейшая, совсем летняя погода, что вполне можно искупаться в море и тем открыть новый купальный сезон.
Прошедшей ночью мне наконец-то приснился по-настоящему приятный сон, а не эта тягомотная история про залитое то кровью, то вином белое платье, повторившаяся в моих ночных видениях раз, наверное, двенадцать за истекшие полгода. Несмотря на внимательный просмотр нескольких сонников в Интернете, до меня так и не дошло, что сей сон означает и зачем так назойливо снится – даже толкователь самого Зигмунда Фрейда ничего не прояснил. Только накануне своего любимого дня «варенья», впервые за долгое время (если не считать тот сон о былом студенческом счастье, после которого я целый час прорыдала), сумела я во всей полноте раствориться в блаженстве невероятно счастливой дремы, хотя так бывает лишь у детей.
Я лицезрела себя как бы со стороны, с расстояния примерно метра три-четыре, в компании с пятью лучезарными, невыразимо ласковыми и нежными существами. Все вместе мы сидели на чем-то бесформенном, одновременно и упругом, и очень мягком, вокруг круглого розового стола из непонятного материала. Наша беседа или, правильнее, беззвучный обмен мыслями и даже ощущениями, происходила на открытой, скорее всего хризолитовой террасе под арочными с колоннадой сводами на фоне пейзажа из хрустальных пирамид и конусов, сквозь которые просвечивали разноцветные лучи трепещущих в высоком, явно весеннем небе, многочисленных радуг. То, видимо, был город, а другая часть природы в моем сне была представлена в виде моих любимых ландышей, беспрерывно колышущихся и качающихся как бы от дуновений неощущаемого мной ветерка. Меня удивляло, что так цветы сумели вырасти до совершенно фантастических, с могучие дубы, размеров и их полупрозрачные лепестки отличались трехцветностью: розовые, голубые и золотистые в разных сочетаниях.
– Когда человек уходит из Энрофа, то есть из земного мира, то его деяния оцениваются самым простым образом: мы просто-напросто подсчитываем количество искренних улыбок и поцелуев, которые данное
