Поскольку Норвегия – страна официального социализма (ведь мы на курсах норвежского учили, не так ли, Никочка?! Вырвали-таки скандинавы у русских знамя первопроходцев!), вернее, сочетание в равных долях гуманных коммунистических идеалов (не надо путать с «военным коммунизмом»!) и прибыльных капиталистических принципов, то она должна мне непременно помочь.
– Солнышко! – щебетала оживленная, заалевшая щеками Аленка. – Я заказала для нас время беседы в отделе социального курирования твоей родной Бэрумской коммуны. Сама отпрошусь с работы, чтобы быть там вместе с тобой и поддержать. Ведь у тебя постоянный вид на жительство, ты наверняка имеешь право на помощь. Как же я сразу-то не сообразила!
Коммуна или, проще сказать, райисполком Бэрума, западного пригорода норвежской столицы, считалась самой богатой и самой шикарной во всей Норвегии. Сам Бэрум просто ломился от ландшафтных красот и архитектурных изысков как в коммунальном, так и частном строительстве. Все в пригороде было тщательно досмотрено и ухожено: пляжи, сады, озера, холмы, яхты и прозрачные стеклянные виллы, так загадочно светящиеся по ночам с морского берега. Последнее явно являлось очередным поветрием в стиле современной архитектуры: бэрумские жилища, имеющие вид на море, согласно моде должны выглядеть как бы хрустальными. Очень, кстати, красиво! Богатые бэрумцы, видимо, неукоснительно следуют новомодным архитектурным идеям и веяниям, как самые заядлые из модниц – всем новым шикам и пискам в одежде.
Сама подружка моя иногда работала по соседству в Аскере, в одном из отделений АББ оффшорной технологии, и как раз в тот день до Сандвики – гордой белокаменной столицы Бэрума, ей было ехать всего минут пятнадцать на электричке.
Мы встретились с несколько припозднившейся Аленкой у промерзшего, обледенелого фонтана и пока шли к месту собеседования, я никак не могла унять противную дрожь то ли от холода, то ли от боязни. Говоря честно, было достаточно противно жаловаться, канючить, просить и выбалтывать чужим людям, да к тому же норвежцам, свои семейные беды; да, пусть все они – образованные социологи, социономы и психологи.
– Я сама буду с ними говорить. Все сделаю, как надо, а ты только сиди кивай. Пойми, Вероника, у нас нет другого выхода, – подбадривала меня самоуверенная, собранная подруга – самая настоящая бизнес-леди по виду. Мы быстрым шагом пересекли просторный белокаменный, украшенный оригинальными рельефами и пальмами в мозаичных кадках вестибюль и на лифте поднялись на третий этаж.
– У нас автале (договоренность) на двенадцать со Свеном Свенсоном, – мило улыбнулась моя подруга девушке в приемной. Меня затрясло еще больше.
Через секунду Свен Свенсон возник перед нами собственной персоной и несколько сухо пригласил пройти в свой кабинет. Судя по всему, это был типичный норвежец: малоразговорчивый и малоулыбчивый блондин, высокий и хорошо физически развитый ввиду бесконечных занятий плаванием, бегом и катанием на лыжах и велосипеде. Все они тут такие практически поголовно.
Мы скромно сели, и Аленка на хорошем норвежском приступила к красочному живописанию всех ужасов моего положения и семейной драмы. Мне стало себя жалко, горько и обидно; пришлось украдкой смахнуть со щеки слезинку жертвы мужниного произвола и несправедливо обиженного человека. Я, наверное, в конце концов серьезно разрыдалась бы, но подруга вдруг так принялась сгущать кошмары, что для меня вся история внезапно сделалась как бы не моей. В дальнейшем, слушая некий сценарий для фильма ужасов, я продолжала внимать Алениной речи в некоей озадаченной прострации: она явно спутала Вадима с Акселем, своим вторым мужем.
Еще пришла на память история про одного подсудимого, многочисленные жизненные проблемы которого адвокат так живописал присяжным, что бедняга в конце концов не вытерпел и схватился за голову: «Эх, знал бы, что так кошмарно живу, давным-давно бы застрелился!»
Соционом-психотерапевт обладал явным и ярко выраженным нордическим темпераментом: слушал такой выспренный, полный эмоциональных аффектаций рассказ о человеческих страданиях с невозмутимостью гранитной статуи, и ни одна сочувственная тень не потревожила его массивное белоснежное чело. О чем думал Свен Свенсон, было совершенно невозможно угадать: может, о пиве, может, о романах Кнута Гамсуна, а может, о жизнеформах на Сатурне. «Вот это психотерапевты в Норвегии!» – с полубессознательным восхищением думала я, созерцая абсолютную невозмутимость профессионала. Алена неосознанно пыталась чуть-чуть кокетничать; несмотря на всю глубокую мрачность и мировую печаль в содержании своего повествования, щебетала она голоском весенней пташки и время от времени двумя пальчиками поправляла непокорную прядку волос.
Нет, Алена моя действительно вошла в азарт! Я вгляделась получше; да, в принципе о Свене Свенсоне можно было с легким сердцем сказать, что он интересный мужчина. Только один-единственный раз за все время собеседования заметила я, как из полуприкрытых веками, на удивление васильково-синих, редкостного цвета глаз социального куратора упал на меня сосредоточенно-внимательный и оценивающе- глубокий взгляд: как кусочек летнего неба, мелькнул и пропал в непогодных, неподвижных серых тучах бровей.
– Ну ушла она от мужа и ушла! – в конце концов внезапным ударом грома прозвучал его протяжный, как колокольный звон Большого колокола, медово-тягучий бас, когда Аленка с невероятной страстностью повторила ту же самую фразу в пятнадцатый, наверное, раз. Видимо, любящий тишину леса, долины, горы и плавные воды прохладных спокойных рек Свен попросту не смог выдержать столь сексапильного напора. – Обратите внимание: подобные воспоминания отражаются на вашей подруге не самым лучшим образом. Лучше считать это дело прошлым и думать о том, как жить дальше!
Заметно раскрасневшаяся Аленка, я заметила, слегка разозлилась, отчего ее сильно раскосые многоцветные глаза: зелено-орехово-серые превратились в два совершенно зеленых уголька. Так случалось всегда, когда подружка злилась или нервничала.
– Вы ведь, я думаю, в курсе, что в норвежском государстве процветает национализм, расизм и дискриминация, а русских женщин считают чуть ли не за проституток. Это только в последнее время средства массовой информации вашей страны перестали об этом умалчивать. Как вам кажется самому, в такой нетерпимой обстановке Веронике легко думать о строительстве дальнейшей судьбы?
Я сильно поперхнулась своей же слюной, зато Свен Свенсон ни глазом не моргнул, ни бровью не повел. Он односложным вежливым словом поблагодарил Алену за рассказ и помощь и попросил подругу выйти в приемную и там меня подождать.
– Таковы требования социального законодательства. Я должен побеседовать с клиентом наедине.
Он широко раскрыл перед подругой стеклянную звуконепроницаемую дверь кабинета и вышел за ней следом, чтобы ее проводить в холл ожидания.
– Думаю, что уяснил суть ваших проблем, – немного смягчился саксбехандлер (делопроизводитель по- норвежски), при возвращении в кабинет он перестал прятать за веками и ресницами свои обворожительно синие очи. – Мы вам обязательно поможем. Заполните стандартную схему-анкету и будете ежемесячно получать социальное пособие. Вы сейчас живете у подруги, если я правильно понимаю? Социальную квартиру коммуна сможет вам выделить, думаю, месяцев через четыре-пять – придется постоять в очереди. Если же сами снимете жилье, будем оплачивать. Вам могут понадобиться услуги адвоката и… Вы пишите, пишите.
– Извините, Свен… – пробормотала я, заливаясь краской стыда и запинаясь при каждом слове: Боже, ну отчего я уродилась такой лентяйкой! Ах, как была права бабушка. Сама себя слушать не могу, как будто полон рот камней и прочих фонетических безобразий! Вот быть бы мне такой же бестемт (целеустремленной), как Алена! – Я боюсь понаделать ошибок в норвежской грамматике. Не поможете ли правильно заполнить анкету?
Допускать элементарные орфографические ошибки в тексте было ужасно стыдно, тем более что не только в русской (упаси Боже!), но даже в английской грамматике и стилистике я была достаточно сильна. Литературно-языковый стыд намертво привила мне родная мама, которую стилистические неточности и небрежная семантика в редакционных рукописях могли прямо-таки до слез довести, что уж тут говорить о нарушениях в правописании… Английского, правда, мама не знала и контролировать меня в нем не могла, зато своим французским втайне гордилась. Естественно, сначала меня хотели определить во французскую спецшколу (французский язык казался маме гораздо красивее всех остальных, да и работала она большей частью с французскими переводными журналами по архитектуре), да туда ездить было далековато – почти на другой конец Москвы.
