— Я серебро нашел! Много-много! Мешков десять!
— Сапогово?
— Ие! Три месяца искал… И только сегодня нашел! В пещере… Я за Ногоном незаметно следил. Увидел, что старик по ночам крадучись к той горе бегал. Я с вечера за камни лег. Ночь в долину пала. А в небе луна большая — светло. Смотрю, старик ползет. Я — за ним. Пещера камнем заложена так, что ее и не заметишь…
— Ну, пойдем, — сказал Борлай. — Разбуди Аргачи и Сенюша. Я иду коня седлать.
Через горы переливался утренний свет. Алтайки в белых передниках, гремя оцинкованными ведрами, шли доить коров.
По дороге к Караколу Чичанов нагнал старшего Токушева, поехали рядом.
— Теперь меня в колхоз примете? — робко спросил он, едва сдерживая волнение.
— Можем принять. Если ты эту байскую шубу сдашь учителю.
— Так я же работал на Сапога.
— И схватил его шубу, как грабитель. Не стыдно ходить в такой? Плечи не жжет?
— Но я…
— Даже разговаривать не буду, пока не сдашь.
— Зачем учителю такая шуба?
— Спектакли играть. Вот зачем.
— Ладно, отдам, — согласился Анытпас. — И работать в колхозе буду лучше всех.
— Желающих к нам много: едва успеваем заявления рассматривать, — сказал Борлай. — Увидели, что у колхоза большие табуны, стада…
Анытпас взглянул на гору, к которой они подъезжали, и крикнул:
— Вон, смотрите, Ногон таскает! Перепрятывать принялся.
Старик, согнувшийся под тяжестью большого мешка, бежал к ложбинке, где дружной толпой стояли кедры.
Колхозники понукнули коней и через несколько секунд преградили старику путь к лесу.
— Положи!
Ногон вздрогнул и уронил мешок на каменную плиту, кожа лопнула, серебряные полтинники, звеня, посыпались под гранитную скалу.
— За последним приехали? — закричал старик. Увидев Анытпаса, набросился на него: — Ты их привел? Предатель! Большой Человек тебе первому голову оторвет.
— Да он давно сгнил, — усмехнулся Чичанов.
— Врут! Большого Человека нельзя убить, — хрипло выкрикнул Ногон, — он может умереть только смертью, посланной добрым Ульгенем, и только тогда, когда вместо него родится другой.
Колхозники спешились и пошли к пещере. Старик бросился за ними, дрожащей рукой нащупывая нож.
Прежде чем он успел выхватить его, Сенюш оторвал ножны от его опояски и сунул себе за пазуху.
Черное поле росло и подвигалось к поскотине. Половину урочища «Солнопек» успели вспахать в апреле. В начале пахоты холодные ночи часто возвращались в долину, и к утру сырая земля замерзала. Пахари выезжали в полдень и работали без отдыха, пока не садилось солнце. В сумерки они обедали, потом меняли лошадей и снова выезжали в поле подымать вековую целину. Над ними висело звездное небо, и любопытная луна ходила следом.
Каждую ночь Тохна запевал песню, которую сложил во время первой пахоты:
Комсомольцы подхватывали:
Луна уставала ходить за молодыми пахарями и клонилась к лесу, на покой. Под ножами плугов трещала стылая земля.
— Выпрягайте! — кричал Миликей Никандрович.
Тохна обыкновенно отзывался первым:
— Еще маленько. По две борозды. Утром земля долго не оттает.
— Ночь утру не указчица: солнце-то еще выше поднимется, и землица оттает раньше, — отвечал Охлупнев и тут же соглашался: — Ну ладно, пропашите еще по две борозды, что ли, работяги неуемные.
— Слово комсомолу давал: посеять раньше всех.
— Слово надо оправдывать. И мы с вами оправдаем, ясны горы, оправдаем!
В конце долины, возле дороги, плотники строили дома, склады и мастерские МТС. Оттуда пришел в колхоз первый трактор.
Его встречали всем поселком.
Черепухин, приехавший посмотреть на работу алтайского колхоза, говорил с Охлупневым:
— Дождались подмоги!.. У нас один такой уже целину поднимает!
— Силен! Силен! — восхищался Миликей Никандрович.
Он спросил о жизни «Искры».
— Перешли на устав артели, — сообщил Евграф Герасимович. — Сам понимаешь, основная форма колхозного движения. И работа пошла глаже. Интересу у людей стало больше.
В долине стояли гранитные обелиски — «каменные бабы»: какие-то древние скотоводы держали на руках ягнят, протягивали людям пустые чаши. Еще недавно кочевники, как святыню, обрызгивали «каменных баб» аракой, освященной шаманами.
Тракторист подхватывал обелиски крепким тросом, заводил машину и оттаскивал их на межу. Люди шли за ними и смеялись. Они не считали это кощунством: в свое время они срубили священное дерево кам- агач — и ничего худого не случилось. Они сожгли шаманские шубы и бубны, а самих шаманов выгнали из долины — и жизнь от этого стала только лучше.
Когда долина была очищена от камня, трактор прицепил плуг с тремя лемехами, и стальные ножи врезались в плотный дерн. По свежим пластам шла толпа. Самые степенные старики прищелкивали языками и, широко раскидывая руки, вскрикивали от радости и удивления:
— Вот сила так сила!
— Ой, какую машину город послал!
— Как живая!.. Не машина, а богатырь!
Мальчишки бежали с трактором вперегонки и посвистывали, как на коня.
Охлупнев окинул взглядом долину. Все урочище «Солнопек» было перевернуто. По ту сторону Каракола четверки лошадей тянули плуги, пластающие жирную землю. Зеленые межи казались строчками на шубе. Мерно шагали вереницы коней, запряженных в бороны. Позади сеялок подымалась легкая испарина.
У реки дрожал прозрачный воздух. Нежилась под теплым солнцем зачавшая земля.
— Эх, и хлеба намолотим нынче, ясны горы!
— Много хлеба! Коров будем соломой кормить!
Миликей Никандрович оглянулся. За сеялкой широко шагал Тохна.
