— Теперь жизнь в колхозе, дядя Миликей, ой как хорошо пойдет!
— Дышится легко, когда эти вражьи гнезда уничтожили, — Охлупнев кивнул на усадьбу Сапога Тыдыкова, где теперь разместилась животноводческая ферма колхоза «Светает». — Простору, Тохна, много!
— Как маленький парнишка, наш колхоз ковылял, — продолжал Тохна, идя рядом с сеялкой. — А теперь вырос — таким сильным мужиком стал. Как богатырь работает!
Он быстро взглядом окинул цветущие горы. По южному склону поднимались к перевалу табуны, направлявшиеся на пастбище в дальнюю долину. На зеленой поляне мягкого северного склона отдыхало большое стадо коров. На востоке, на скалах фиолетовой сопки, полянами снега белели овцы и козы. Оттуда ветерок доносил едва слышные обрывки песни. То пел старый Тюхтень. Тохна тоже порывался петь, но он еще раз окинул взглядом стада на горах и, хлопнув в ладоши, звонко вскрикнул:
— Все это — наше! Колхозное!
ЭПИЛОГ
Наступил 1932 год. Прошло немного времени, но Горный Алтай так изменился, что трудно было узнать знакомые места. Серая, словно стальная, лента Чуйского тракта прорезала горы из конца в конец. Если раньше на двухколесных таратайках от Бийска до Кош-Агача довозили грузы за двадцать два дня, то теперь по тракту автомобили проходили это расстояние за двадцать два часа. Через бурные потоки были перекинуты мосты. Реку Чемал уже запирали железобетонной плотиной, и в домах аюлинских колхозников в фарфоровые патроны ввертывали лампочки Ильича.
Во всех аймаках стали забывать слово «единоличник». Колхозы всюду выстроили не только сотни новых домов, но и скотные дворы, и детские ясли, и избы-читальни. Даже трактор перестал быть новинкой. Там, где еще совсем недавно рвали хлеб руками и обжигали колосья над огнем, появился комбайн.
Все новое рождалось и росло с быстротой здоровых, крепких всходов, поднимающихся под теплым весенним солнцем на свежей, хорошо подготовленной почве.
Вчерашние кочевники перестали удивляться новшествам, потому что сами они, изменяя все окружающее, стали другими. Связанные со всей страной единством цели, они за несколько лет прошли такой большой путь, какой в иных условиях невозможно было бы пройти и за сотни лет.
В Каракольскую долину приехал представитель военного округа Восходов. Председателю колхоза «Светает», Сенюшу Курбаеву, он сказал:
— Прежде всего покажите табуны. А потом будем разговаривать. Хочу видеть, где пасутся лошади, которых вы обещали Красной Армии.
— У нас одиннадцать табунов, — вмешался в разговор Охлупнев.
— Желательно посмотреть все, — отозвался Восходов, повернувшись к Миликею Никандровичу. — А вы кто, товарищ? Счетовод?
— Самый обыкновенный колхозник, — ответил тот.
— Русский колхоз послал его к нам на лето… — начал Сенюш.
Но Охлупнев перебил его:
— А я взял да насовсем и остался. В здешний колхоз переписался, в партию здесь вступил… Однако мне придется с вами поехать заместо толмача.
На другой день Бабинас до восхода солнца заседлал трех лошадей. Поехали к усадьбе, которая когда- то принадлежала Сапогу.
— Овсеца захватим мешочек, — сказал Миликей. — Бабинас каждый день овес развозит, жеребцов подкармливает.
— А где же вы овес покупаете?
— У, ясны горы, да у нас свой! Прошлогоднего урожая. А нынче мы посеяли двести тридцать пять гектаров. Вот как!
— И все сами? Алтайцы?
— Трактор из МТС помогал. Наш колхоз вырвался на первое место. Мы совсем отсеялись, а другие еще за овес не принимались.
— А все-таки этот посев для вас велик, — заметил Восходов. — Видимо, в ущерб животноводству.
— Ну, велик!.. Да мы в будущем году до трехсот догоним. Теперь нам социалистическое соревнование помогает.
Они переехали реку. Весь пологий склон вокруг усадьбы был вспахан и засеян. От речек, впадающих в Каракол, была протянута сеть мелких арыков. Всходы — густые и ровные.
— Вот ранний сев! — показывал Миликей Никандрович. — Пшеничка землю уже закрыла!
Бабинас хлопал руками и резко приподнимался в седле, будто хотел взлететь:
— Хлеба! Хлеба! Калаш будет много! Государству алтай колхоз хлеба много даст!
Они остановились у амбаров. Бабинас пошел за овсом, а Миликей Никандрович повел гостя в глубь двора.
— Посмотрите наши конюшни. Здесь породистые жеребцы стоят, когда мы их подкармливаем. А табуны круглый год пасутся.
— Это и придает вашей лошади особую выносливость.
Они зашли в конюшню. Над стойлами висели таблички: «Магний», «Жемчуг», «Алтай».
— Порядок! — похвалил Восходов.
— Это наш председатель сельсовета с красной кавалерии пример взял. Там в конюшнях такой порядок видел. Нам сказал.
— И побелено хорошо!
— В майский праздник у нас за чистоту хозяйкам премии выдавали.
Бабинас положил на свое седло мешок овса. Все трое поехали вверх по долине Каракола.
Кончились полосы, начался мягкий луг, усыпанный яркими огоньками.
— Этот цветок по-алтайски зовется сыном солнца, — сказал Миликей. — Мать идет по небу, а сын все поворачивается и глядит на нее; мать уходит спать — и сын тоже опускает голову, спит.
Первый табун они нашли на поляне, при впадении речки Карагуж. Пастух кипятил чай. Увидев верховых, он вскочил на коня и выехал навстречу.
— Как лошади? — спросил Бабинас.
— Хорошо! Только у Магния опухоль под передней лопаткой стала больше.
— Сейчас разрежем.
К ним подбежал темно-гнедой жеребец. Это был крепкий красивый конь, с блестящей шерстью. Содонов любил его и всегда насыпал ему лишние пригоршни овса. На этот раз он дал ему еще больше. Пока Магний ел овес, Бабинас чистил его волосяной щеткой. Потом надел на него узду и привязал к кедру. Верхнюю губу коня стянул веревкой.
— Больно, говоришь? Потерпи маленько… Без этого ты к ране прикоснуться не дашь.
Говорил мягко, ласково, достал из переметной сумины походную аптечку, обрил шерсть на опухоли, осторожно разрезал кожу и, вычистив рану, обильно смазал ее карболкой.
— Вот!.. Я видел, конские доктора так делают, — похвалился он и посоветовал пастуху: — Вечером сам намажь.
Восходов, осмотрев полукровных двухлеток, отметил:
— Хорошие кавалерийские лошади вырастут!
Они поднимались на гору, покрытую густым лесом.
— За перевалом еще табун.
Старший пастух Тюхтень уехал домой за хлебом. Его помощник расправлял на сучке черемухи волчью
