— Режь. Будешь красив, как комолая корова, — посмеялся Байрым.
— А у тебя смелости не хватает?
— Посмотрим, у кого хватит смелости выбросить кермежеков из аила.
Сунув отрезанную косу за пазуху, Борлай подумал, что стал похожим на Филиппа Ивановича и может называть его братом.
Глава шестая
Над пестрым квадратом базарной площади, обнесенной светло-желтыми коновязями и наполовину загроможденной тесовыми балаганами, нарастал нестройный гул. Тоскливо ржали утомленные долгой стоянкой лошади, яростно били копытами и взвизгивали сытые жеребцы. Лились тонкие, похожие на легкий смех, голоса жеребят, испуганных неистовым шумом. Равнодушно и невнятно мычали коровы. Кругом — хвастливые беседы, завистливые голоса, задорные возгласы. Староверы в длинных черных кафтанах и кошемных шляпах, с широкими заросшими лицами, всюду несли с собой запах воска и ладана. Громкоголосые ямщики из деревень, расположенных по тракту, принесли запахи пережженного на тележных осях дегтя, теплой дорожной пыли и махорки-самокрошки. Бабы в широких сарафанах и ярких фартуках двигались толпами. От них пахло затхлыми сундуками, доверху набитыми старыми кашемировыми платьями и тонкими холстяными скатертями. Вокруг цветистых шапок алтайцев вился приятный аромат поблекших лиственничников, густых кедрачей, сухих трав… Из полураскрытых павильонов тянуло свежестью тугих снопов пшеницы, полупудовых кочанов сочной капусты и огромных, как жернова, голубых тыкв.
Алтайцы двигались за Суртаевым крепким косяком, как ходит рыба в море.
Филипп Иванович остановился у входа в самый большой павильон, на котором висели красные полотнища с крупными буквами:
«Культурное хозяйство — прямой путь к победе!»
«Хороший хозяин собирает два колоса там, где рос один».
— Разрешите экскурсии пройти.
Мужики потеснились.
Алтайцы щупали золотистые колосья овса и жевали твердые зерна пшеницы.
К ним деловито подошла девушка в простых сапогах и сером халате, с льняными волосами, заплетенными в две пышные косы. Это была Людмила Владимировна Лемехова, только что окончившая Сельскохозяйственную академию в Омске.
— Лучше начать оттуда, — сказала она, кивнув головой на павильон с полотнищем: «Переложим тяжелый труд крестьянина на железные плечи машины». — Там у нас — коммуны: «Искра», «Красный пахарь», «Пролетарская крепость».
У входа в павильон их встретил Евграф Герасимович Черепухин, председатель «Искры», длиннолицый рябой человек. Здороваясь с ним, Суртаев попросил:
— Показывай достижения. — Кивнул на алтайцев: — Людям надо опыт перенимать.
— Проходите! — Черепухин приподнял кожаную фуражку. — Только лучше бы все посмотреть на месте.
— А мы не гордые, — рассмеялся Суртаев, — завтра заедем.
Они разбились на две группы. Одну повела Людмила Владимировна, другую — Черепухин. Остановившись возле плуга, Евграф Герасимович рассказывал, в какое время и на какую глубину они подымают пар, когда боронят в один след и когда двоят, когда сеют пшеницу.
Алтайцы приподымали плуг за рогали, смотрелись в зеркальную гладь отвалки, ощупывали острые зубья борон и диски сеялок.
Борлай нагнулся над колесом конной молотилки, ухватился за край, хотел приподнять, но покачал головой:
— Тяжелее камня!
Байрым покрутил веялку, осмотрел решета.
Руководители едва успевали отвечать на их вопросы.
Чумар, вспомнив слова Говорухина, спросил:
— Пшеница у вас не мерзнет?
— Не случалось, — ответил председатель. — Да вон полюбуйтесь сами.
Он указал на высокий сноп с длинными красноватыми колосьями. Из мешка зачерпнул горсть отборного зерна.
— Наша аленькая! Так мы зовем эту пшеничку. Нынче намолотили по двести тридцать два пуда с гектара. Да, да, — подтвердил он. — Вон спросите товарища агронома.
— Верно, — подтвердила Людмила Владимировна. — Я сама проверяла урожайность. Это у них на поливном участке.
— Мы нынче от Мульты отвели воды, — рассказывал Черепухин, — и пустили по арыкам на поля. Теперь нам никакая засуха нипочем!
Чумар Камзаев протиснулся к нему и принялся расспрашивать:
— Каракол Верхняя долина знаешь? Там сеять можно? Пшеница можно?
— Можно, — ответил Черепухин, не задумываясь. — Земля родит — солнышко дозорит.
Борлай спросил про долину Голубых Ветров.
— Ячмень попробуйте, — посоветовал Евграф Герасимович. — Может, дойдет. А пшеницу там — ни- ни: зря семена загубите. В одиночку даже не начинайте целину поднимать: силенок не хватит, — продолжал он. — А сообща наваливайтесь в добрый час, да посмелее.
Осмотрев все павильоны, алтайцы направились в отдел животноводства.
У длинной коновязи стояли вороные, рыжие и гнедые лошади с подстриженными хвостами, вымытые и вычищенные так прилежно, что шелковистая шерсть блестела.
Высокий черноусый человек в белой фуражке, сопровождаемый Говорухиным, шел от коня к коню и, помалкивая, дымил трубкой.
Сапог, в желтой шубе и круглой беличьей шапке, рассказывал ему:
— Отец этого красавца родился в Англии. Чистокровный английский скакун. В двенадцатом году мне, как культурному хозяину, отдало его военное ведомство. А вот сыновья алтайских кобыл и орловских жеребцов. В этих есть арабская кровь.
Говорухин взял черноусого под руку и заговорил горячим полушепотом:
— Прекраснее этих лошадей, Евгений Васильевич, не найти во всей Сибири: резвы, на редкость выносливы. Отличный завод, конечно, пострадавший за годы сумятицы, боев.
Черноусый молчал.
Говорухин, наклонившись к нему поближе, продолжал:
— У хозяина глубокое знание дела, неизмеримая любовь к лошадям. Необходимо поддержать. А уж за ним не пропадет.
Спутник внимательно посмотрел на Говорухина и, не сказав ни слова, выпустил изо рта облако дыма.
Суртаев покосился на них и прошел дальше. Алтайцы, шагая за ним, даже не взглянули на лошадей Сапога Тыдыкова.
Перед началом заседания выставочного комитета Говорухин, встретившись с Людмилой Владимировной в полупустом павильоне, заговорил о том, что им, как специалистам, нужно установить единую точку зрения на присуждение премий.
— Как вы смотрите на лошадей Тыдыкова? — спросил он.
— Тыдыкова?! — удивилась Лемехова. — Не понимаю, как они могли оказаться здесь!..
— Дело ясное: таких лошадей больше нет в этих краях!
