— Но ведь они принадлежат баю.
— Это не имеет значения. Наша с вами задача — помочь создать богатую деревню. Я буду настаивать на первой премии. Евгений Васильевич, представитель крайзу, поддержит.
— А я — против. Решительно против! Давать премию Тыдыкову — значит поддерживать баев.
— Вы еще молоды, не понимаете существа дела, — раздраженно перебил ее Говорухин. — Я бы на вашем месте занял лояльно-молчаливую позицию.
— Молчать не привыкла.
— В таком случае мы с вами не сработаемся.
— И это очень хорошо! — с откровенной горячностью ответила Людмила Владимировна.
— Вам уже захотелось вернуться в город?
— Нет, мне здесь нравится.
Говорухин резко повернулся и вышел из павильона. Кто бы мог подумать, что у этой девчонки такой упрямый характер! Ничего, он постарается настоять на своем…
Заседание началось спокойно. Все согласились с предложением Говорухина, что первую премию за полеводство надо присудить «Искре». Но когда дошли до экспонатов по животноводству, то вслед за коротким замешательством начались горячие споры. Председатель аймакисполкома Васютин, бывший командир партизанского отряда, спросил:
— Что предлагают агрономы? Кому первая премия?
Говорухин смотрел на Евгения Васильевича, а тот сидел, опустив задумчивый взгляд в пол. Людмила Владимировна порывалась встать, но всякий раз в последнее мгновение сдерживалась.
— Что, нет предложений?! — удивился председатель.
Говорухин поднялся и, затушив папиросу о подоконник, сказал решительно и громко:
— Тыдыкову.
— Сапогу?! — удивленно переспросил Васютин.
— Таких коней больше не найти. Вот и Евгений Васильевич, как представитель края, скажет…
Черноусый по-прежнему молчал.
Копосов строго заметил:
— Мы должны смотреть не только на лошадей, но и на их хозяина.
Говорухин принялся объяснять свое предложение:
— Для меня всякая выставка есть свободное соревнование культурных хозяев. И наша задача — помогать культурникам проводить перестройку сельского хозяйства на научных началах. Тыдыков впереди…
— Мне дико слышать этот разговор, — перебила Людмила Владимировна, порывисто поднялась и, сделав несколько шагов, остановилась посреди комнаты. — Я возмущена предложением участкового агронома. Говорить, что Тыдыков культурник, — значит стоять на ошибочной позиции. Тыдыков — крупный бай, стервятник.
Черноусый выпрямился и громко поддержал:
— Правильно! Он был тут помещиком! О премии и говорить нечего.
Участковый агроном, пожав плечами, забормотал:
— Меня, наверно, не совсем ясно поняли… Я считаю, что выдача премий за второстепенные экспонаты принесет только вред… К тому же теперь нэп…
— Борьба с кулачеством была и остается основой нашей работы в деревне, — напомнил Копосов.
Евгений Васильевич сказал, что неплохих лошадей выставила коммуна «Пролетарская крепость».
— Можно первую премию поделить, — предложил Говорухин.
— Вы что, смеетесь? — Васютин, не сдержавшись, хлопнул рукой по столу. — Делить премию с баем!
Николай Васильевич устало опустился на свое место.
Первая премия по животноводству была единогласно присуждена коммуне «Пролетарская крепость».
Сапог, одетый в чесучовую рубаху и черный пиджак, ждал гостей в доме своего дружка, деревенского богатея Симона Суслова, и то и дело нетерпеливо заглядывал в окно. Мелкий дождь уныло барабанил по стеклу. Порывами дул ветер, и казалось, что на улице кто-то полоскал белье. Время от времени Сапог выскакивал на крыльцо и всматривался в темноту.
— Долго заседают. Наверно, споров много, — говорил он, обращаясь к своему бородатому дружку. — Давай выпьем. Алтай любит людей, которые пьют.
На лавке стояло два десятка тажууров с аракой, на каждом блестел позолоченный рисунок и тавро Тыдыкова — гора и над ней подкова луны.
Сапог налил араки в фарфоровые чашки, чокнулся с Сусловым; выпив, они крякнули, закусили солеными огурцами и опять, поджидая гостей, стали прислушиваться к шуму дождя.
— И чего они так долго прения разводят? — возмущался Суслов. — Ведь баранина-то совсем пережарится.
За окном захлюпала грязь, потом застучали каблуки о крыльцо, и Сапог бросился навстречу.
— Пожалуйте, гости дорогие, пожалуйте! — кланялся низко. — Алтай любит гостей!
Глянув в темноту за спиной Говорухина, он выпрямился и с настороженной строгостью спросил:
— Один?
— Да.
— Добился премии для меня?
— Даже похвального листа не дали.
— Ну?! Черт тебя возьми! Плохо ты разговаривал с твоими начальниками. — Сапог пробежал по комнате до стола и обратно, борода его тряслась от злости. — Очень плохо. Я говорил: коней обещай. Зачем жалел моих коней?
— Ничего не вышло… Тебя называли помещиком. А я знаю, что они делают с помещиками. Очень хорошо знаю. И мне придется менять место службы. Из-за тебя.
Сапог крикнул Ногону, старичку с трясущейся челюстью, сидевшему на полу у порога, чтобы он шел седлать коней, а сам взялся за шубу. Суслов, раскинув руки, преградил ему путь.
— Куда это ты? В темную ночь. Нет, нет…
Говорухин тоже принялся отнимать у него шубу.
— Ты не расстраивайся, — уговаривал он. — Скоро будет краевая выставка. Мы подготовимся заблаговременно, заранее договоримся с кем следует. Статьи о твоих лошадях напишем в столичную прессу. Добьемся для тебя хорошей премии.
Сапог сдался, и они сели за стол. После третьей чашки Говорухин запел «Вот вспыхнуло утро», потом — «Белой акации гроздья душистые».
Пришел вихрастый гармонист, за которым посылал Сапог. Лихо заливалась двухрядка. Под ногами Суслова, отплясывавшего трепака, дрожали половицы.
Далеко за полночь Говорухин, еле держась на ногах, вышел в черемуховый сад. Дождь все еще продолжался. Ветер обрывал мокрые листья, и они густо падали в темноте. Говорухин смахивал их с головы.
— Оборвало вас… Летите к черту, — бормотал он, шагая по саду. — Я вот такой же листок. И меня тоже ветер несет куда-то в пропасть… Где сейчас английские скакуны с отцовского завода? Кто ездит на них? Где серый в яблоках Борей, мой любимец?.. Все пропало… Неужели навсегда? — Говорухин остановился, провел рукой по мокрому лбу. — Может, из-за границы помогут?
Двери сеней распахнулись и кинули в сад широкий луч света. Пошатываясь, с крыльца спустился Суслов. На его голове блестел опрокинутый ковш. По волосам и бороде ручьями стекала мутная арака. Размахивая руками, он горланил:
