— Медлить нельзя, — сказал Страж. — Господин офицер Синицын, распорядись прямо сейчас послать за моими братьями. Думаю, они не откажутся присутствовать. Скажи, что на рассвете.
— Я бы девчонку приласкал, — просительно задребезжал бдительный бородач Федор Карелин. — Мне бы за девчоночку подержаться…
Захохотали нестройным хором.
— Уж больно кусачая, — проговорил кто-то сквозь хохот. — И господину Синицыну лоб расцарапала; слава Богу, — не что-нибудь другое…
— Девчонка обыкновенная, — размеренно сказал Страж, обрывая смех вокруг. — Я уточню у братьев, откуда она и как попала к этому орудию сатаны, а пока пусть побудет в гостях у тихих матерей. Но под замком.
Павел, напрягая шею, вжался щекой в пол, осторожно провел головой по доскам, пытаясь хотя бы приподнять повязку. Лишь бы удалось открыть хоть один глаз, лишь бы удалось взглянуть — и разметать, расшвырять взглядом, разбить головы о стены, задушить это чудовище, эту нелюдь, принявшую облик человеческий…
— Ага, очнулся, — пробасил офицер.
— Успокой его, — распорядился Страж.
Павел слышал и чувствовал, как, прогибая доски, приближается к нему кто-то тяжелый, внутренне сжался, осознавая полнейшую свою беспомощность и беззащитность, застонал от неожиданного резкого удара ногой по лицу, а от второго удара в затылок вновь потерял сознание.
В стране теней было тоскливо и неуютно. По сырому полу длинного полутемного сарая метались сквозняки, через щели в дощатых стенах затекала черная густая жижа, превращаясь в застывшие студенистые серо-лиловые лужицы. Пространство под крышей казалось вязким, медленно пробирались к стенам серые тени, цеплялись пальцами за доски, раздвигали их и беззвучно вываливались в темноту. Между лужицами бродили Стражи в серых плащах, сближались, скупыми заученными движениями молча отрывали друг другу головы вместе с капюшонами, бросали на пол, но головы тут же вырастали вновь. Сарай был переполнен пульсирующей болью.
Он дополз до стены, с усилием оторвал доску и выпустил боль в наружную темноту. Темнота всосала боль, хлынула в сарай, поглощая несчастные немые тени с туманными пятнами на месте лиц, поглощая ненавистные серые плащи. Темнота застыла перед глазами, спеленала по рукам и ногам, не давая пошевелиться. Павел вновь ощутил тугую повязку на лице, а еще через несколько мгновений убедился, что руки его тесно прижаты к бокам, а ноги упираются во что-то твердое. К лицу прикасалась ворсистая грубая материя. Ему стало ясно, что он лежит в зашитом мешке, перевязанном веревкой снаружи, и в ногах у него большой гладкий камень. О назначении камня можно было догадаться без особого труда, даже если не слышать разговора насчет Иордана-реки в комнате Стража…
Когда первый яростный и бесполезный порыв немедленно освободиться угас, столкнувшись с неумолимой прочностью веревки, Павел перестал метаться, не расставаясь, однако, с надеждой на лучшее будущее. Хотя для такой надежды не было ровным счетом никаких оснований. Его, связанного, просто сбросят с какого-нибудь обрыва или моста после приличествующей случаю церемонии — и оружие сатаны навсегда погрузится на черное дно здешнего Иордана, избавив мир от опасности.
Он проиграл, он был слишком самоуверен, слишком рассчитывал на свои силы и недооценивал возможностей других, этих господ офицеров безопасности, он не имел опыта подобной борьбы, а теперь приобретенный опыт ему уже вряд ли понадобится…
Мысль пришла, вонзилась — острая, как пика: именно Стражи, именно эти чудовищные нелюди с серо-лиловым студнем вместо плоти, способные почти мгновенно залечивать свои раны, когда-то изгнали людей с Земли, расселили по клеткам других миров, заперли выходы-туннели и поставили сторожей в каждой клетке! Да, здесь, в других мирах, остались именно сторожа — Павлу стало жарко от внезапной догадки, — а очищенную от людей Землю заняли другие нелюди с бесстрастными голосами и студенистыми внутренностями. И поставили сторожей в клетках. Вот оно что! Вот почему свершился Исход…
Сознание работало с пронзительной ясностью, в канун смерти находя ответы на все вопросы. Вот почему люди стали другими, вот почему они выглядят бледными отсветами предков, тенями теней героев книг, вот почему постепенно пустеют миры — люди находятся в клетках и чахнут в неволе, сами не замечая этого! Только на Земле, только в единении с ней возможен прежний расцвет, потому что человек — неотъемлемая часть земли… но никто не знает об этом, а тот, кто, наконец, догадался, кто понял — скоро ляжет на речное дно, и тело его будут рвать на куски гладкоспинные черные твари…
Увы, он не осознал всех сложностей поисков разгадки, был неосторожен, нерасчетлив — и проиграл… Жалко маму, отца, Джуди — что ее ждет здесь, в Десятиградье? — жалко всех, живущих, нет, прозябающих в Городе У Лесного Ручья, эдемцев, плясунов, жалко всех, угасающих в разных клетках и даже не задумывающихся о своем угасании. Жалко, что не сумел дойти до конца, уничтожить студенистых, заполонивших родину предков, — запертую за туннелями землю, без которой просто не могут прожить люди…
Застучало, заскрипело, послышались шаги.
— Берись, вынесем сатану.
Его ухватили за плечи и ноги, подняли. Павел вслушивался в шарканье подошв и тяжелое дыхание несущих мешок, понимая, что это его последний путь — и все-таки продолжая надеяться и готовился бороться. Он ничего не собирался говорить им, потому что знал: любые слова бесполезны, он не убедит их ни в чем, и бесполезно просить пощады. Да и не думал он просить пощады, унижаться перед этими студенистыми… А люди — что люди? — вот они-то как раз и есть беспомощные орудия сатаны. Доносчики…
Зазвучали, приближаясь, негромкие голоса.
— Давайте сюда, — скомандовал знакомым густым басом бравый офицер безопасности, которого, подумал Павел, он никогда не видел и вряд ли теперь увидит. — Аникин, помоги ребятам.
Подхватили поперек спины, положили на что-то жесткое, пошатывающееся. Раздалось чавканье тяжелых ног по грязи, хриплый короткий рев какого-то животного. Кто-то крикнул раздраженным голосом:
— Ну, куда с конем, осади! Не видишь — груз везем.
В ответ раздалось зычное:
— Страж, брат из овражных просит не ждать и благословляет.
В ответ прозвучало медленное и бесстрастное:
— Хорошо. Остальные братья ждут у пяти тополей. Прошу занимать места. Вокруг телеги — господа офицеры; поклоняющиеся — сзади, в десяти шагах. Господин офицер Корнеев, скачи в квартал звонильщиков, пусть готовятся, а оттуда прямо к Иордану. Место освятили?
— Заканчивают, там Синицын.
— Тогда в путь.
Телега дернулась, взвизгнули колеса.
«Кажется, все», — холодея, подумал Павел, отчаянно и безрезультатно напрягаясь всем телом.
Ехали медленно и молча, телега переваливалась с боку на бок, ударяя жестким днищем ему в спину. Потом что-то забормотали вокруг — непонятное, но, кажется, почтительное, Страж громко сказал: «Приветствую вас, браться», — послышался отвратительный жесткий шорох плащей и вразнобой зазвучали одинаковые монотонные голоса: «Приветствую тебя, брат… Приветствую тебя, брат», — сливаясь в унылый серый поток. Дальше ехали, негромко переговариваясь о своих делах, о том, что Господь одобряет решение бюро, да что опять вот дожди зарядили, Игорь Литвинов ногу вывихнул у Антоновых безбородых, а стеклодувы коней упустили в Протухшей низине; что за старыми банями всю ночь копали, да бестолку, а три господина офицера в Змеином городке забрели под окно к лежале и с веселых глаз пытались перевернуть бронетранспортер…
Потом остановились. Хрипло зарявкали животные, вокруг телеги зашуршали шаги по траве.
— Дождь будет, — озабоченно сказал кто-то.
— Святое дело сделаем — и разъедемся, — отозвались медленно и монотонно. — Несите, только на край не становитесь — может обвалиться.
— Скажу ему кое-что напоследок, — вмешался другой бесстрастный голос.
