вижу, подрался с кем-то! Ха-ха!.. А драться надо уметь, сынок!
— Я не дрался… Я боролся с Сенькой!
— Эге, брат! Сенька — парень хваткий и хитрый, что его отец. Его надо бить так, чтоб сразу с копыт. Вот так надо — снизу. — Отец взмахнул кулаком, прицеливаясь к подбородку Родиона.
Из старой хаты выбежала Акулина Кондратьевна:
— Андрей! Ты что, совсем одурел? На хлопца с кулаками лезешь! Он и так уже побитый.
— Я учу его драться… Пусть бойцом растет.
— Ты вон какой боец вырос, опять на взводе! Набил карманы головками-морковками, явился!
— Тихо, мать, тихо!.. Завелась. Пошли обедать, и тебе налью рюмашку к борщу.
— Будь она проклята, твоя рюмашка!
— Было бы предложено. — Отец развел руками и пошел в хату.
Акулина Кондратьевна горестно покачала головой:
— Боже мой, боже мой! Пропадает человек!.. Родя, пойдем перехватишь, голодный, небось.
— Вот докопаю канавку, бабаня. Немного осталось.
Стеснило дыхание Родиону: как быстро она состарилась после смерти деда Матвея! Лицо потемнело, глаза в тень спрятались. Без деда Матвея плохо стало — будто бы срубили большое дерево, которое защищало старую хату и двор от пронизывающих осенних ветров.
Когда Родион зашел в дом, мать сидела за столом, разбитая, усталая. Бабушка разливала борщ по мискам. Отец вышел из кладовки с бутылкой в руках и, натолкнувшись на материн взгляд, деланно засмеялся, взболтнув самогон:
— Бальзамчик! На лечебных травках. От всех болестей и горестей!
— Ну и что ты на этот раз отнес Дяде? Мешок комбикорма? — спросила его мать.
— Ты чего? Ты чего несешь?! — отец опасливо зыркнул на Родиона. — Дядя мне должен… Это же мастерам на магарыч… Надо же новый дом до ума довести. Водяное отопление смонтировать, накат на стенах сделать…
— Будет тебе накат, погоди! Никак не развяжешься с этим прохиндеем, — сказала бабка Акулина.
— Ты, мать, в мои дела не встревай! Сам знаю, с кем связываться, а с кем развязываться.
— Чего там не встревай! Связался с жульем и пьяницами! Ты отца родного из-за них раньше времени в могилу спровадил.
Андрей чуть было не выронил бутылку: сделал такой жест, будто отпихивал от себя что-то.
— Я спровадил? В могилу?… Это что ж такое ты на меня навешиваешь?… Э-э, нет, мать, я на себя такую вину не возьму! Отец свое пожил… Раненый был, контуженный… Не то говоришь, мать, не то…
— Чего там не то!.. Довел ты его! — запричитала она. — Не вынес отец людского позору… Отец — красный командир, активист. Люди уважали его, а сын…
— А сына коровы, уважают! — дурашливо рассмеялся Андрей, хотя ему было явно не до смеха: белые пятна пошли по лицу. — Он им вкусную кашу варит. Он лучший кашевар на весь район! Он…
— Андрей! — вскрикнула мать.
Родион вздрогнул, выронил полотенце.
Мать вышла из-за стола, приблизилась к отцу.
— Опомнись, Андрей! В кого ты превратился?… Ты после суда ни дня трезвым не был. Совесть вытравляешь самогоном?… Считаешь, тебя судили — обидели? Гордость твою унизили — из начальников погнали?… — ее голос срывался на плач. — Ты на сына посмотри: парень от рук отбился, уроки не учит, каждый день из школы побитый приходит… Из-за тебя! И мне покою нету…
— Да что вы на меня напали?! Люди добрые, пожалейте, — паясничая, произнес отец. — Давайте рюмашки, налью вам бальзамчика, выпьете — добрее станете. А то воспитывать меня взялись. Что я вам, мальчик? — Растерянно усмехаясь, он вдруг натолкнулся на упрямый взгляд Родиона, вскипел: — Чего таращишься?! Ты почему уроки не учишь?
— Я вообще… в школу ходить не буду! — Родион глянул на него исподлобья.
— Эт-то поч-чем-му же? — процедил отец, в замешательстве приглядываясь к сыну: тот никогда до этого не смел так говорить с ним.
— А пот-том-му же! — Родиона колотило: он уже был готов на все.
— Ты как разговариваешь с отцом, негодяй?!
— А ты как разговаривал с моим дедом… годяй?
— Ах ты ж! — Отец замахнулся.
Мать схватила его за руку:
— Не тронь сына!
— Рукам воли не давай, а то кочергу возьму! — сказала бабка Акулина, направляясь к печи.
— Марш уроки учить! — гаркнул отец на сына. — Я вот возьмусь за тебя!
Родион сидел за столом, уставясь в раскрытый учебник. Не шла ему учеба на ум. Вспомнились слова деда Матвея: «Борись за своего отца…» А как за него бороться, если он еще хуже становится.
Затосковал Родион по деду Матвею. Едва сдержался, чтоб не расплакаться. Очень захотелось ему побывать на том бугре, где провел с дедом последние минуты. Сказав, что идет учить уроки к Витальке, подался в степь.
Он шел по той дороге, по которой вез тогда деда Матвея, приглядывался к ней, словно искал что-то дорогое, потерянное. Кое-где оставались следы колес тачки: размыло их уже дождевыми потоками, заносило землей.
На бугор Родион, свернув с дороги, пошел напрямик через залежь на крутом склоне. По ней было легко идти, ноги не вязли на расистом побуревшем разнотравье. Сапоги скоро обмылись от грязи, к ним прилипли мелкие семена полевой нехворощи. Под выцветшей щетиной отживших трав, прижимаясь к самой земле, зеленым пламенем горела осенняя травка-муравка.
Неожиданно плотный парус туч разорвался на западе, и засветило низкое солнце. Родион взбежал на вершину бугра, огляделся. Яркий лимонно-золотой свет залил степь и приречную долину. Тучи, подсветившись исподу, казалось, поднялись выше, прояснился далекий горизонт, и на склонах бугров радостно засияли светло-зеленые поля озимки.
Грустно стало Родиону: не увидел дед Матвей напоследок степь и долину такими красивыми. Поля ожили, озарились удивительно прозрачным, золотым от солнца светом, и Родиону полегчало, поверилось: все должно измениться к лучшему, все уляжется, поправится, и он снова будет жить легко и беззаботно- счастливо… Но чистую прореху на западе закрыла темная туча, и надежда опять потускнела, когда скрылось солнце… Родион сгорбился, словно тучи легли ему на плечи. Посыпался колкий холодный дождик, затягивая серой кисеей степь, приречную долину. Синие голые тополя вздрагивали на ветру, словно в ознобе.
Пряча лицо от дождя, Родион понуро пошел с бугра. Он чуть было не наступил на сиреневые огоньки бессмертников, росших на склоне. Вновь потеплело у него в груди, и степь уже не казалась такой удручающе унылой и бесприютной. Он стал срывать с холодных сизых кустиков стебельки с теплыми звездочками живучих полевых цветов, которых не могли заморить даже утренние заморозки.
С букетом бессмертником пришел Родион на кладбище. Подойдя к могиле деда Матвея, снял кепку.
— Здравствуй, деда! Я принес тебе цветы… — произнес он и… захлебнулся, умолк.
Под дождями могильный холмик осел, венки раскисли, бумажные цветы поблекли, расплылись надписи на черных лентах… Родион стянул в сторону бесформенный ворох венков и воткнул в глину букет бессмертников. Словно живой сиреневый огонь вспыхнул на могиле деда Матвея.
Глава восьмая
Аннушка не сразу уехала в город. Рейсовый автобус опаздывал, и она зашла в контору, к председателю колхоза. Говорили о Матвее Степановиче, Андрее. Литовченко с болью сказал:
— Он считает, будто это я специально для него придумал показательный суд, чтоб выставить на позор людской! Зверем на меня смотрит. Зашел к нему как-то в кормокухню, хотел с ним по-человечески
