ее уже совсем взрослых сына, очень похожих на мать и внешне, и габаритами, не проронили ни слова, а один даже позевывал украдкой.
Уже на улице Герент сказал, что в этом доме скорее ждали денег, чем возвращения мужа и отца. Я пожал плечами, в душе соглашаясь с ним.
В доме Кадьена царило настоящее горе. Его жена, старшая дочь, девица на выданье, двое сыновей- парубков – все они тяжело переживали горечь утраты любимого мужа и отца.
Только младшенькая, сразу же оседлавшая мои колени, несмотря на жесты и шиканье матери, оставалась веселой и улыбчивой. Я покачал ее на колене, сделал пальцами козу, и она засмеялась, довольная.
Старшая дочь была очень похожа на Милану. Такую, какой я ее встретил два года назад, – и возраст тот же, и фигурка стройная, и тонкая, как тростиночка, только у Миланы черты лица тоньше. Я вспомнил о дочери, которую так и не увидел: ей немного меньше, чем малышке, которая сидит у меня на коленях… Стоп, хватит ныть – все у тебя живы, здоровы, даст бог, увидишься еще. А здесь у людей горе.
Женю я Амина на этой девочке, дочке Кадьена. Сам лично слышал его слова, когда он спас Амина от копья вайха: в ответ на благодарность спасенного сказал как бы в шутку, что не чужой человек – зять почти. Тогда особого внимания не обратил, а сейчас вспомнил.
Когда мы возвращались в замок, я все еще успокаивал себя мыслью, что вполне мог погибнуть я, а домой вернулись бы они и мне не в чем себя винить.
Так, с грустными делами покончено, теперь можно подумать и о живых. Лишний день праздника никому не помешает. Сейчас, в этот период, когда дожди льют практически постоянно, особых забот у крестьян нет – пусть погуляют, тем более что есть повод, и еще какой!
Праздник удался на славу – народ веселился от души, употреблял вино и танцевал под музыку местных музыкантов.
Пришли и из Кривичей, и из Малых Лук – всех позвали, никого не забыли. Я вальяжно сидел во главе одного из двух длинных, наспех сколоченных столов, заставленных всевозможными яствами. Присутствовали и открытые бочонки с пивом и вином. Все мои парни были здесь и веселились вместе со всеми, за исключением Шлона, сторожившего наши богатства, и Амина, пропадавшего неизвестно где. Хотя и гадать не надо – он с дочкой Кадьена, где же ему еще быть?
Всегда невозмутимый Ворон лихо отплясывал с двумя сельчанками, улыбаясь им из-под усов. Кот что- то нашептывал на ушко разомлевшей красотке в яркой, праздничной одежде. Пелай, сидевший за столом, одной рукой обнимал за плечи жену, а другой лихо рубал невидимых врагов, которых было, судя по количеству движений, не менее десятка, а то и все два. Проухв, как на карусели, кружил двух девиц на вытянутых руках.
Нектор обстоятельно доказывал что-то седоусому и седовласому мужчине старше его лет на двадцать. Время от времени он подливал в кружки, делая знаки поджидавшей его женщине с корзинкой в руках, из которой торчали горлышки бутылок и половина жареного гуся.
Коллайн исчез еще раньше – я даже не успел заметить, когда и с кем.
Обе мои служанки вертелись рядом, обслуживая гостей и не забывая про меня.
Наконец я решил, что пора отдохнуть, решительно допил кубок и встал.
Кубок, доставшийся мне по наследству от прежних хозяев, имел на своем боку герб дома Вандереров – своего такого у меня еще не было. Но в остальном сосуд был хорош, красивый и вместительный, так что я без зазрения совести пользовался им в свое удовольствие. Поднявшись на ноги, оглядел присутствующих и здраво решил, что мой уход веселья не испортит. Скорее, наоборот: по себе знаю, что присутствие начальства напрягает, а я не кто-нибудь, а барон и благодетель.
Подскочившая Камилла поинтересовалась, не проводить ли господина барона в опочивальню, на что я милостиво махнул рукой – проводи. Заодно и Шлона сменю: вход в сокровищницу замка лежал через мой кабинет, далее через спальню, и уже из спальни ход вел в подвал замка. Предусмотрительно, надо сказать: твои богатства – сам и сторожи.
Я шел твердой и мужественной походкой местного владетеля, а то, что меня кренило на правый борт, в сторону поддерживающей меня Камиллы, – так это просто от усталости, скопившейся в моих членах в результате тяжелого похода, только и всего.
Хотя нет, усталость скопилась не во всех членах, не во всех. С высоты своего роста я явственно видел два округлых полушария, ритмично покачивающихся в вырезе платья девушки. Мне до ужаса захотелось их потрогать, но я стоически боролся с искушением, заложив руки за спину и сцепив их. Еще я заметил, что Камилла показала язык Васие, но не уверен в этом – возможно, что это следствие переедания слегка переперченных перепелов, тушенных в сметане.
В замке мне пришлось применить обе руки, но не так, как хотелось, а схватившись ими за перила лестницы, ведущей на второй этаж. Надо лестницу переделать – слишком уж крутая.
Наконец мы прибыли по назначению. Жестом отослав Шлона на двор, так ничего и не поняв из его скороговорки, я прошел в спальню и рухнул на широкую, мягкую и пахнущую чем-то приятным постель. Девушка, застыв у дверей, скромно потупила глазки и тихо спросила:
– Господин, мне уйти?
– Камилла, сейчас ты пойдешь на кухню и будешь до утра перебирать просо, отделяя зерна от плевел. Или у проса нет плевел? В общем, закрой двери на оба запора, иди сюда и приляг рядом.
Камилла послушно прилегла на постель.
– Ты не подумай ничего такого. Просто я так замерз в пути, так одинок и мне так не хватает человеческого тепла, – прошептал я ей на ушко, тиская все, что можно потискать, и гладя все, что можно погладить.
«Ох уж эти женщины. Спрашивается, ну зачем на них столько одежды и какой в этом смысл?» – подумалось мне, когда я окончательно запутался в складках платья.
Камилла гибко извернулась, освобождаясь от платья, затем стащила все с меня. Я поцеловал ее в сладкие, с готовностью подставленные губы, и она ответила мне тем же.
Тут я выдал класс: уткнувшись носом в ложбинку между ее грудей, закинул на нее согнутую в колене ногу и захрапел, успев, правда, шепнуть: «Не уходи…»
Проснулся я, когда в окнах уже стоял серый рассвет. Камилла, тихонечко посапывая, спала, прижавшись щекой к моему плечу.
Где-то я читал, что мужской организм, переживая похмелье, как будто предчувствует свою скорую кончину и потому стремится к продолжению рода. Мой тоже остро стремился к продолжению, и я не стал сопротивляться этому стремлению, но активно помог ему делом.
Когда проснулся во второй раз, на дворе уже было позднее утро. Сослепу пошарив вокруг себя, я никого не обнаружил. На столике у изголовья стоял поднос с бутылкой вина, бокалом и кувшинчиком пива. Там же было что-то мясное в глубокой тарелке, прикрытой крышкой, стояла ваза с фруктами, и мой любимый, нарезанный тонкими ломтиками острый сыр из овечьего молока. На краю натюрморта расположился серебряный колокольчик, предназначенный для вызова прислуги. Эх, хорошо быть барином, даже таким мелким.
И самочувствие, кстати, прекрасное – никаких последствий вчерашних возлияний. Я лежал, наслаждаясь покоем и уютом, погрузившись в сладкие мечты.
Можно же загулять, надолго загулять. Денег хватит надолго – лет на пятнадцать точно, даже если с песнями цыган и плясками цыганок. Цыган здесь нет, но есть кочевой народ, глоны, такой же веселый, музыкальный и вороватый. И служанок можно больше набрать, не меньше десятка, молоденьких и симпатичных – дом громадный, работы всем хватит, прокормлю как-нибудь.
Встав, я осмотрелся в поисках одежды и не нашел. Догадался открыть шкаф и обнаружил ее, аккуратно развешенную и разложенную. Эх, хорошо быть барином! Или я это уже говорил? Так, теперь умыться, побриться – и за работу, дела не ждут. Хотя какие могут быть сейчас дела – так, по мелочи, неделю отдыха я заслужил.
В кабинете на диване храпел Прошка, который нес нелегкую службу по охране золота. При моем появлении он вскочил на ноги. При сабле, двух пистолетах за поясом и с суровым выражением лица Проухв смотрелся весьма авантажно.
Я успокоил его жестом: расслабься. И вообще, это мой кабинет, надо ввести новый пост охраны где-
