бутылкой, выскочила, бегу домой, мне тут недалеко, если через дыру в ограде. Он меня встретил, остановил, дерганый какой-то, нервный. Спросил, кто я и что здесь делаю. Я ему объяснила: мол, Анька я, погрустила на могилке мужа. Он и говорит: «Покажи могилку». Я его узнала, деваться некуда, скажет завтра своим псам, меня вообще сюда не пустят. Привела к могилке, я её в порядке содержу, не стыдно перед людьми. Он меня за руку держал, а у него рука холодная и подрагивает. Молчал, а потом стал бормотать что-то про то, что его здесь все покойники слушаются. Я дрожу от страха, а он не отпускает. И вдруг спрашивает: «Ляжешь на могилку мужа своего?» Я ему и отвечаю, что, мол, за сотенную я и на гвозди лягу…
Анька хихикнула, с удовольствием вспоминая, как ловко ответила она всемогущему Благасову.
— Он сунул мне бумажку и приказал: «Ложись». Быстро со мной управился, а потом стал говорить, что давно мечтал, значит, заполучить вдову на могиле её мужа. Мечтатель тоже! Но страшно мне стало, убежала, а дома смотрю — сто баксов отвалил. Я потом долго переживала: может, это дьявол какой притворился хозяином, чтобы меня, значит, обратать? Любят они, нечистые, земных женщин. Но баксы настоящими оказались, неделю мы на них гуляли…
Алексей не знал, что и думать. Рассказанное Анькой казалось таким невероятным, что действительно на него повеяло промозглым холодом. Но он припомнил, как однажды ночью пригласил его Благасов на ужин среди покойников. «Все-таки он сумасшедший», — решил Алексей и поднялся, чтобы попрощаться. Сима и Анька его не удерживали: пусть уходит хороший человек, самим больше достанется…
…В субботу к обеду Алексей снова приехал на это кладбище. Он стороной обошел часовенку, чтобы не попасться на глаза Симе или Аньке, вышел в дальний угол, где был «бандитский» участок. Он их заметил издали: у одной из могил стояли молодая женщина в трауре и мужчина в черном костюме.
Алексей подошел поближе, присмотрелся. Точно: Елена Шилова и Марк Пашков, он же Паша.
— Пашков! — негромко окликнул его Алексей.
Мужчина быстро сунул руку под пиджак, но Алексей быстро сказал:
— Не надо, Марк. Я не хочу тебе зла.
— Тогда зачем выследил, важняк? — зло спросил Пашков.
— Я уже давно в прокуратуре не работаю. И не выследил я тебя, а случайно встретил, капитан.
— Отойдем в сторонку, не будем мешать Елене грустить.
Они отошли от могилы, бывший капитан закурил. Был он хмур и недоволен тем, что ему помешал Алексей вспоминать что-то свое у могилы друга, и, может быть, каяться.
— Ты тогда по-человечески поступил, важняк, — наконец, произнес Пашков. — Уважаю… Есть дело?
— Пока нет, — ответил Алексей. — Но может быть…
— Тогда и поговорим. Я от должка не отказываюсь.
Пашков что-то прикинул:
— Позвони. Телефон мой у тебя есть — в «деле».
Он не поверил Алексею и проверял его.
— Я же сказал, что в прокуратуре больше не работаю, и доступа у меня к материалам твоего старого дела нет.
— А про новое знаешь?
— Да, — не стал скрывать Алексей. — Читал…
— Ничего не докажут, — с надеждой сказал Пашков.
— Думаю, что не докажут, — подтвердил Алексей.
— Запиши телефон…
Хождение по мукам капитана Пашкова
Бывший капитан спецназа Марк Пашков воевал в первой чеченской войне. При заполнении в более поздние времена своих анкет и биографий для кадровиков слова «первая чеченская» он писал с малых букв, ибо считал её позором для России. Он ещё в школе мечтал стать спецназовцем. До изнеможения «работал» в школьном спортзале, не пропускал ни одно занятие в школе восточных единоборств.
Однажды вечером, уже в десятом классе, он возвращался из школы домой. В переулке он увидел, как двое рослых — маленькие стриженые головки на широких, обтянутых одинаковыми кожаными куртками, плечах — Прижали к стене девушку и уже разорвали в клочья её юбку. Они торопились, пока в переулке пусто: редкие прохожие, заметив насильников, торопливо поворачивали обратно. Лишь какая-то маленькая героическая старушка кружилась рядом с ними, причитала тоненьким голосочком: «Что же вы творите, ироды окаянные?» Один из насильников словно бы нехотя ткнул её кулаком, и она полетела на землю: «Погоди, бабулька, щас и тебе вдуем». Девушка уже откричалась и теперь лишь жалобно всхлипывала.
Марк поставил свою сумку со спортивным костюмом, «адидасами» и прочим снаряжением на асфальт тротуара.
— Отпустите её, — предложил довольно миролюбиво парням.
— Сгинь, сопля! — завопил один из них.
Был Марк высоким и казался нескладным. Через минуту оба парня лежали на тротуаре, уткнувшись головками в стену дома.
Девушка подтянула уже стянутые до колен трусики, прикрылась ладошками и умоляла: «Спаси меня! Спаси!» Она выглядела такой истерзанной и беззащитной, что Марка охватила ярость, как во время боевых поединков. Он по очереди приподнял парней и постучал их головками об асфальт. Мелькнула мысль, что надо бы каждому врезать носками своих, на толстой рифленой подошве ботинок, в пах, но решил, что это уж слишком.
Он присмотрелся к девушке — это была его одноклассница Лена Лозовская, отличница, на школьных концертах игравшая что-то сложное на скрипке. И сейчас рядом с нею валялась в грязи эта скрипка в футляре.
Марк поднял скрипку, взял Лену за руку и увел её в конец переулка, в ближайший открытый подъезд.
— А бабушка? — Лена говорила, все ещё заикаясь от страха.
— Очухается раньше тех и уйдет. Старушки, они выносливые, — успокоил девушку Марк. Он дернул молнию на сумке, достал свои спортивные брюки, протянул Лене.
— Сними лохмотья, одень это, чтобы до дома дойти.
Лена натянула брюки, подкатала их, для пробы сделала несколько шажков и робко улыбнулась, понимая, что выглядит в них нелепо.
— Спасибо тебе, Марк.
Марк отвел её домой и сдал с рук на руки перепуганным родителям, интеллигентным евреям в нескольких поколениях. Мама Роза плакала навзрыд, папа Яков, низенький, с ранним брюшком, все норовил притронуться к дочери. Марк быстренько ушел, потому что чувствовал себя неловко под потоком благодарностей.
На следующий день Лена принесла в школу аккуратно уложенные в пакет брюки и сунула Марку записку: «Пожалуйста, приди в семь часов к музыкальной школе, я боюсь возвращаться одна». Марк её встретил и потом поджидал у музыкальной школы каждый вечер.
Парней-насильников они больше не встречали, очевидно, те были «залетными» и приехали в их район поразвлечься.
Это были необыкновенные весна и лето. Они заканчивали школу, и, как все в таком возрасте, считали себя взрослыми. Елена твердо знала, что она поступит в Институт культуры, станет преподавательницей музыки. Препятствий этому не было никаких — золотая медаль лежала уже у неё в кармане, точнее, в сумочке, родители имели возможность помочь ей получить такое образование, какое она хочет. У Марка дела были иными. Отец из семьи ушел давно и исчез, сын его не интересовал. Мать работала уборщицей, выгуливала собак у объявившихся богатеньких русских, словом, бралась за любую работу, лишь бы дотянуть сына до окончания школы. Он должен был пойти в военное училище — там одевали, кормили и обучали за казенный счет.
