истому, особенно приятную после многочасового напряжения. Матросы вгрызлись в солонину и пару минут сосредоточенно жевали. – А ведь порой казалось, что ихняя брать учала, – проглотив первый прожёванный кусок Склеменок продолжил беседу. – Да какой там, – откликнулся Бухвалов, – с самого начала было понятно, что разобьём япошат. Мелкий народишко. Ну что, по второй? – Да притормози. Разберёт ещё, – Семён всерьёз опасался, что офицеры могут обнаружить последствия попойки и не хотел лишних неприятностей, – Это вам в низах оставаться, а мне на палубу скоро. Да брось! Чего нам троим с одной бутылки? Пьяными не будем, а на душе всё порадостней и полегче. Бутылка «ушла» незаметно. Раздобревшие матросы вспоминали сегодняшний бой и мечтали о родине. Но всё хорошее когда–нибудь кончается. Пора было подниматься на палубу и Тищенко забеспокоился первым: – Ой, хватит уже. Наверх надо. Лейтенант такого фитиля вставит, если долго меня не будет. Пойду я. И бодро перебирая ногами по трапам (а что там поллитра на троих в таком возрасте), Семён вылетел на палубу. И надо же так не повезти – прямо пред светлые очи старшего офицера, кавторанга Стевена. – Ну и где тебя носило, акулий сын? Почему в низах был? А? – Так что звиняйте, вашвысокородь, – ошалело вытянулся комендор перед старшим офицером, – Нужда прижала. – А ну–ка дыхни, сукин кот, – густые брови офицера сошлись в одну линию, – Ну давай, давай, смелее, гальюнный завсегдатай. Ну! Семён понял, что старшого не провести. Оставалось лишь не подставить друзей. – Виноват, ваше высокоблагородие. Действительно тяпнул сверх того, что государем нашим отведено. Давно хранил фляжку малую. С ромом. Победу отметить берёг. Ну вот и подумал, что можно уже… – Победа у него, засранца, видете ли, – было видно, что Стевен не особенно то и злится, – До утра доживём, а потом я тебе такое празднование устрою… Пшёл вон, палубу лопатить, скотина!
Тищенко обрадовался, что отделался так легко и быстро и, пока старшой не передумал, отправился к боцману за распоряжениями. Через пару минут он уже прилежно налегал на швабру, надраивая уже приведённую в приличный вид палубу крейсера. И он, и другие матросы не отлынивали и работали вполне добросовестно. Это в мирное время могло вызывать раздражение цепляние начальства к неидеальной чистоте. Тогда не было войны и фраза: «Тебе же самому раненому сюда падать. В грязь предпочитаешь или на чистое?» не пробирала до самых печёнок. А сейчас каждый знал, что чистая палуба – лишний шанс остаться живым или не потерять руку–ногу в результате заражения. Постепенно темнело и весь экипаж потихоньку начинал нервничать. Самым заветным желанием каждого из тех, кто находился на корабле было пережить ночь. Спать не лёг никто, хотя в обозримое время не требовалось производить каких либо авральных работ. Просто если вдруг ударят миной в корпус, нужно успеть быть готовым и пробоину заделывать, и за борт прыгнуть.
Всё когда–нибудь кончается. Неумолимо катилась к своему завершению и эта ночь, полная волнений и тревог. Уже подёрнулся серым восток, оставались считанные минуты до рассвета, до того долгожданного момента, когда на горизонте ослепительно вспыхнет первая «искра» восходящего солнца и настанет новый день. И можно будет вздохнуть с облегчением и больше не особо бояться ночных хищников–миноносцев. Оставалось минут двадцать. ? Факелы! Факелы с левого борта! Три миноносца! – сигнальщик своим пронзительным воплем накрыл весь крейсер, казалось, что его услышали даже в машинном отделении. Единственный оставшийся на «Палладе» горнист немедленно заиграл «отбитие минной атаки». Весь экипаж, стряхнув с себя сонную одурь немедленно разбежался по своим местам. Да большинству и разбегаться не пришлось – многие, как и Семён Тищенко, всю ночь потихоньку кемарили у своих пушек. ? Вашбродь! – умоляюще обратился Семён к подбежавшему лейтенанту Стаалю, – неужто стрелять так и нельзя? ? Идиот! Ты горн слышал? Всё! Пали! Они нас всё равно на светлом горизонте видят и уже не потеряют. Огонь!
За ночь из отряда потерялся миноносец «Хато». Сёкаи уже знал слова, которые выскажет старшему лейтенанту Миямото за такую подготовку экипажа. Но на самом деле, даже сам командир отряда понимал, что в условиях ночного поиска задача перед его кораблями и их командирами стояла хоть и выполнимая, но очень непростая: искать в темноте врага и при этом сохранить строй было сверхсложно. И тут миноносцам четырнадцатого отряда несказанно повезло по сравнению с их коллегами: на посветлевшем горизонте стал медленно выступать силуэт большого крейсера. Он становился всё более заметен, а миноносцы всё ещё оставались во мраке. Более удачной ситуации для атаки просто невозможно было бы представить. «Чидори», «Хаябуса» и «Манадзуру» дружно развернулись на цель. До «Паллады», (а это была именно она), оставлось приблизительно двадцать кабельтовых, чтобы выйти на дистанцию минного выстрела требовалось около пятнадцати минут, но нужно было ещё и подгадать подходящий курсовой угол. Поэтому скорость пришлось увеличить и из труб миноносцев вырвались те самые факелы, которые заметили на крейсере.
«Паллада» рокотала и хлопала из всех оставшихся целыми стволов в сторону надвигающейся на неё смерти, один шестидюймовый снаряд нашёл всё–таки борт «Хаябуса» и на миноносце разгорелся пожар. Тут же все орудия, не сговариваясь, перенесли огонь по этой, теперь вполне различимой цели и в течение нескольких минут разнесли миноносец в щепки. Но зато два других за это время сумели приблизиться на три кабельтовых и выпустить свои мины. Четыре. Четыре смертоносных снаряда устремились к борту русского крейсера.Одна из торпед затонула, одна прошла далеко за кормой, от пенного следа одной успели уклониться, но четвёртая, с «Чидори», достала борт корабля прямо в средней части. В небо поднялся султан водяного всплеска и через секунды японцы услышали долгожданный грохот взрыва. Не досматривая результатов, оба японских миноносца дружно развернулись и стали уходить на запад, провожаемые всплесками снарядов «умирающей» «Паллады».
При взрыве палубу словно выдернуло из под ног. Семён здорово шарахнулся плечом об орудие и, растирая ушиб с трудом поднялся на ноги. Крейсер уже ощутимо кренился, было понятно, что долго он не протянет: взрывом не только разворотило борт в районе миделя, но и сорвало пластырь в носу, в месте, где разорвался двенадцатидюймовый снаряд с «Микасы». О спасении корабля уже не было речи, командир крейсера отдал приказ спасаться. А спасаться можно было только подручными средствами – все шлюпки и катера были разбиты вдребезги в дневном бою. За борт летели свёрнутые койки, которые могли продержать человека на поверхности моря минут сорок–час, прежде чем пропитаются водой и утонут. Едва получив команду спасаться Семён тут же сиганул за борт. Никаких вспомогательных предметов он с собой не прихватил и пока полагался только на своё умение плавать. Апрельская вода Японского моря немедленно обожгла матроса холодом. Экономя силы он сразу стал потихоньку отплывать подальше от тонущего корабля, справедливо полагая, что если продержаться до его погружения, то наверх всплывёт достаточно плавучего «мусора», за который можно будет надёжно зацепиться. Семёну попалась целая связка коек, оторванная взрывом от одной из перегородок противоосколочной защиты. Койки были полуобгорелыми, серьёзно пованивали палёной пробкой, но в такой ситуации было не до того, чтобы привередничать. Вцепившись в подарок небес, матрос, уже постукивая зубами, медленно болтал ногами в воде, чтобы хотя бы плыть куда–то целенаправленно. Целенаправленно… Цели то особой не было, понятно, что до ближайшей «тверди земной» в такой воде не догребёшь. Но нужно было хоть как то бороться с «курносой» и не даваться в её костлявые руки. Постепенно холод перестал так мучительно обнимать измученное тело. И ничего хорошего в этом не было – организм сдавался смерти. Семён впал в полузабытье, продолжая судорожно сжимать свой «спасательный плотик». Именно таким, почти потерявшим сознание, его и подняли на борт «Такасака–Мару», проходившем по этому району. Матроса растёрли спиртом, немного разрешили употребить внутрь и отвели к соотечественникам – нескольким десяткам моряков, спасённых с «Дмитрия Донского». Тищенко был единственным спасённым с крейсера «Паллада».
Эссен уже который час бессменно находился на мостике броненосца. Нервы были на пределе – уже несколько раз неподалёку проносило факелы из труб ищущих свои жертвы японских миноносцев. Не нашли. И на этом спасибо. Но в любую минуту они могли заметить силуэт «Пересвета» или ещё кого–то из колонны и атаковать. Вдруг на горизонте к северу замелькали зарницы, а секунд через двадцать докатился рокот сильного взрыва. Там явно творилось что–то серьёзное. Там мог быть только Фелькерзам со своими броненосцами. Неужели его нашли и подорвали? Ведь у него сейчас самые боеспособные корабли эскадры. Неужели японцам так повезло? Огненная вакханалия на горизонте продолжалась минут пять. Потом всё неожиданно стихло. Снова наступила тишина и темнота накрыла море на всём обозримом пространстве. Но за это время два японских отряда миноносцев и один – истребителей, при первых же выстрелах, бросили сомнительные поиски в своём районе и хищно устремились на вспыхнувшее на севере зарево. Там враг был точно, он неосмотрительно показал своё местонахождение и были очень неплохие шансы найти его и атаковать. А может и потопить, если повезёт. Но через пару минут вся эта иллюминация резко оборвалась.
