прежнему ее не замечал.
Аллочку утешало только одно – у нее не было соперницы. Полянский ни с кем не встречался. Он с головой ушел в учебу, часами просиживал за книгами, метался по факультативам, занимался с репетитором. Любка рассказывала, что Серегин старик нанял сыночку их училку по французскому, эту очкастую уродину. Бедный Полянский! Он не заслужил такого наказания.
Положение дел изменилось в середине зимы. Четырнадцатого января – она хорошо запомнила эту дату – Полянский вдруг вспомнил, что на свете существует она, Аллочка Скворцова. Их угасший роман вспыхнул с новой силой. Они целовались в классе, они целовались на переменках. Они занимались любовью, и Аллочка чувствовала себя победительницей. Она добилась своего. Она всегда своего добивалась.
Полина раздраженно посмотрела на часы и еще раз нажала на кнопку звонка. Это просто невыносимо! Уже месяц она вынуждена мириться с выходками Полянского.
После того ночного разговора Сергей изменился. Они оба делали вид, что ничего не случилось, но ему это удавалось намного хуже, чем ей. Наверное, за его показной грубостью скрывалась обида. Наверняка он не был таким плохим, каким хотел казаться, но общаться с ним становилось все тяжелее.
Его перестал интересовать французский. На уроках он с отсутствующим видом смотрел в окно, частные же занятия просто игнорировал. Полина попыталась поговорить с Полянским-старшим, в который уже раз отказаться от работы, но тот был категоричен: «Полина Мстиславовна, ваши услуги меня целиком и полностью устраивают». Она хотела было сказать, что ее услуги больше не устраивают его сына, но в последний момент передумала, побоялась, что у Сергея будут проблемы. Нечастые встречи с Полянским- старшим убедили ее в одном: отец и сын находятся в состоянии вялотекущей конфронтации, и не стоит подливать масла в огонь их странной взаимной неприязни. Но и брать деньги за работу, которую она не может выполнять качественно, тоже неправильно. Вот, например, сейчас Полине просто не открыли дверь. Она ехала через весь город, чтобы обнаружить, что ее ученика в назначенное время нет дома.
Она уже собиралась уходить, когда дверь распахнулась. На лестничную клетку выпорхнула смеющаяся Аллочка Скворцова, вслед за ней вышел Полянский.
– Ой, здрасьте, – Аллочка окинула Полину изумленно-недоверчивым взглядом. Вне школьных стен у Полины не было нужды выглядеть и одеваться уродиной, да и очки она не носила.
– Здравствуйте, – она кивнула Аллочке, холодно улыбнулась Полянскому. Рубашка навыпуск, половина пуговиц расстегнута, волосы взъерошены... – А я уже думала, что никого нет дома.
– Мы занимались, – улыбка коронная – наглая, и взгляд наглый, вызывающий. Они занимались...
Аллочка хихикнула.
– Я могу войти? – На самом деле ей не хотелось входить, ей хотелось послать Полянского вместе с его занятиями к чертовой матери.
– Прошу! – Ухмылка исчезла. Он посторонился, пропуская ее в квартиру.
Снимая дубленку, Полина видела, как на лестничной клетке Полянский и Скворцова слились в страстном прощальном поцелуе. Где-то в желудке появился колючий холодок, Полина отвернулась, пообещала себе сегодня же поговорить с Сергеем Викторовичем. За спиной послышался звук закрывающейся двери. Она не стала оборачиваться, прошла в комнату Сергея.
Кровать с измятым, перекрученным покрывалом заставила Полину покраснеть.
– Мы занимались, – Полянский вошел следом.
– Я понимаю, – она обошла кровать, присела на краешек стула. – Сергей, нам нужно поговорить...
Не получилось у них конструктивного разговора. Полина пыталась быть беспристрастной, хотела объяснить, что их общение больше не приносит никакой пользы, а Полянский лишь молчал, смотрел на нее со снисходительным превосходством и ухмылялся.
Мальчишка... Не может простить, обижается, злится. Ей и самой не по себе из-за вранья. Ложь во спасение не перестает быть ложью. Но иначе никак: он ее ученик, она за него отвечает. И неважно, что она чувствует сейчас и что чувствовала тогда, когда собственными руками разбила его искреннее и невероятно хрупкое чувство. Она поступила правильно, хоть и жестоко. И сейчас поступает правильно...
– Я не хочу впустую тратить деньги твоего отца и свое личное время. Когда я смогу поговорить с ним?
Он равнодушно пожал плечами:
– Отец в командировке. Его не будет еще как минимум шесть дней.
– Хорошо, – Полина встала, – тогда я поговорю с ним через неделю. А теперь мне нужно идти.
Он догнал ее уже у двери, поймал за рукав свитера, развернул к себе, сказал срывающимся от злости шепотом:
– Вам заплатили за месяц вперед. Вы не можете бросить все и уйти.
– Могу, Сережа, – она высвободила руку. – Могу, потому что вправе ожидать большего уважения к своему труду. Тебе не нужен французский. А деньги... я верну их твоему отцу, не беспокойся.
Когда за Полиной захлопнулась дверь, Сергей с тихим рычанием опустился на пол. Он хотел позлить ее, заставить ревновать. Он хотел сделать ей больно, чтобы она наконец поняла, как больно ему. Он не подумал, что она может вот так просто взять и уйти.
А она ушла. И последнее, что она запомнит, – это тот бред, который он нес про деньги... Что она теперь о нем подумает? Что деньги значат для него больше, чем она...
Впервые за полгода Полине захотелось домой. Она сбежала из Москвы, чтобы избавиться от ощущения несвободы. Полгода ей удавалось чувствовать себя условно независимой: от жизненных обстоятельств, от других людей. И вот все изменилось. Размеренная жизнь полетела кувырком. Вернулось почти забытое ощущение той самой несвободы, от которой она когда-то бежала. На первый взгляд все оставалось таким же, как и раньше: она ходила на работу, болтала со Светой, шутила с Петровичем, до полусмерти боялась Балконовны. Ее жизнь по-прежнему была заурядной и предсказуемой, но сохранять эту спасительную предсказуемость становилось все труднее. Ей каждый день приходилось ломать себя, чтобы оставаться прежней Полиной, чтобы не чувствовать прикосновений холодных пальцев к своей коже, не вспоминать один-единственный поцелуй. Она ломала себя, и это ей почти удавалось. Но она уже изменилась, где-то на уровне химических связей...
До возвращения старшего Полянского оставалось пять дней. Она откажется от занятий с его сыном, и тогда наверняка станет легче. Останутся лишь короткие встречи во время уроков французского.
Как раз во время одного из таких уроков в класс вошла Генриетта.
– Полина Мстиславовна, у меня к вам маленькая просьба, – не здороваясь, сказала она.
В желудке неприятно похолодело. Маленькая просьба Генриетты могла означать что угодно, начиная с подмены заболевшего коллеги и заканчивая добровольно-принудительным участием в городском смотре художественной самодеятельности.
– Из гороно спустили новую директиву, – Генриетта похлопала пухлой ладошкой по учительскому столу. – Мы должны воспитывать в ребятах любовь и уважение к родному краю. И наша Белла Кононовна предложила провести акцию под условным названием «Познай свой дом». Понимаете, о чем я, Полина Мстиславовна?
– Пока не совсем, – она не понимала, но уже чувствовала, что ничем хорошим для нее инициатива Балконовны закончиться не может.
– Ну это же ясно, как божий день! – сказала Генриетта с легкой досадой. – Вы, Полина Мстиславовна, организуете экскурсию по живописным местам нашего края.
– Края? – уточнила Полина.
– Ну, не совсем края. Достаточно пригорода. Ребята должны с детства проникнуться любовью к родной природе. Изначально предполагалось, что этим займется Маргарита Петровна. Ей, как учителю биологии, тема природы, безусловно, ближе, чем вам, но Маргарита Петровна сломала ногу, – Генриетта сделала скорбное лицо. – А вы, Полина Мстиславовна, молодой, энергичный специалист. Вам и карты в руки.
– Генриетта Сергеевна, но я совсем не знаю пригород. – Жалкая попытка избавиться от неминуемого.
– Ну вот, теперь у вас появился прекрасный шанс восполнить этот пробел, – отрезала завуч. – От вас ведь и не требуется ничего сверхсложного. Вы просто должны продумать маршрут предстоящей экскурсии. Можете взять нескольких помощников из числа старшеклассников и завтра же приступать к делу. Времени у нас не так уж много.
