улыбнуться. Через силу, просто, чтобы он не волновался. А как он может не волноваться?..
– Дай-ка, я посмотрю...
У него были сильные и горячие руки. Это первое, что она почувствовала. А потом в подошвы точно вонзились сотни иголок...
– Больно? – спросил он, не поднимая головы.
– Колет.
– Это хорошо, что колет. Хуже было бы, если бы не кололо.
Полина не стала спрашивать, откуда он это знает, просто доверилась его рукам, горячим и сильным.
– Так лучше?
– Лучше.
– Тебе холодно?
– Да.
Ей было не просто холодно, а невыносимо холодно. Кажется, даже холоднее, чем тогда, в проруби. Даже говорить было тяжело. А медвежья шкура вымокла и остро пахла шерстью.
– Давай-ка перебирайся сюда. – Сергей подтащил к камину кресло.
Шевелиться не хотелось, одеяло не спасало, каждое движение вызывало волну озноба. Она бы перебралась, только чуть позже...
Он не стал ждать, подхватил на руки, усадил в кресло, подоткнул одеяло, а потом, смущаясь, сказал:
– Хочешь, я дам тебе свои носки? Ты не думай, они чистые и очень теплые.
– А сам? – Спорить не хотелось, а хотелось еще больше тепла. Кажется, ей уже никогда не согреться.
– У меня ботинки на меху. Не замерзну.
Его носки были приятно колючими. И теплыми, в самом деле теплыми...
Полина не заметила, как Сергей вышел из комнаты, поняла, что его не было, лишь когда он уже вернулся с термосом и бутербродами. А еще с бутылкой, на две трети заполненной чем-то янтарно- желтым.
– Что это? – Есть совсем не хотелось. Чтобы взять бутерброд, нужно высунуть руку из-под одеяла, а она не может.
– Это коньяк – лучшее лекарство от переохлаждения.
– Я не буду.
– Будешь. Считай, что это лекарство.
Полина никогда раньше не пила коньяк. Вино и шампанское пила, горилку с легкой руки Петровича пила, а коньяк – нет. Она зажмурилась, сделала осторожный глоток. Янтарное тепло пощекотало нёбо, скользнуло вниз и уже через мгновение накрыло жаркой волной.
– Ну как? – Сергей присел на подлокотник кресла, едва коснулся мокрых Полининых волос.
– Тепло. – Она не врала, коньяк и в самом деле сотворил чудо. Или скоро сотворит, если она сделает еще пару глотков.
– Я же говорю – лекарство. – Сергей улыбнулся, забрал бутылку, отхлебнул из горлышка.
– Что ты делаешь? – Полина знала, что он делает. Знала и не одобряла.
– Пью коньяк, а что?
– Тебе нельзя.
– Почему? Почему тебе можно, а мне нельзя?
– Я совершеннолетняя. – Смешно читать морали в сложившихся обстоятельствах, но по-другому никак, он же ее ученик.
– А мне до совершеннолетия осталось меньше полугода. – Насмешливый полунаклон головы, внимательный взгляд, от которого становится жарко.
– Я тонула. Ты же сам говорил, что лекарство...
– А я тебя спасал. Я волновался за тебя. Мне тоже нужно лекарство.
Ну что тут возразишь? В каком-то смысле он прав.
– Когда электричка?
– Какая электричка? Полина, в чем ты собираешься ехать? Вот в этом? – небрежный кивок в сторону мокрой одежды. – Это не высохнет и до утра.
Не высохнет, он прав.
– И что теперь делать?
– Придется заночевать здесь.
Да, она это уже поняла и почти смирилась. Почти...
– Твой отец будет волноваться.
– Мой отец в командировке.
– Мне завтра на работу.
– Завтра – воскресенье.
– Но это неправильно...
– Да? – Сергей аккуратно поставил бутылку с коньяком на пол, посмотрел сверху вниз, спросил: – Что именно ты считаешь неправильным?
– То, что ты... то есть мы... – кажется, она покраснела.
– То, что нам придется провести ночь под одной крышей? – усмехнулся он.
– Это будет непедагогично, не правда ли? А давай я уеду и не буду тебя смущать. А завтра вернусь с сухой одеждой. Хочешь?
Полина молчала. Ей совсем не хотелось оставаться одной в этой затерянной в лесу избушке. Но правда была не в этом. Правда была в том, что ей хотелось остаться здесь с ним. Ей захотелось этого в тот самый миг, когда его пальцы коснулись ее замерзших ступней. Когда тысячи невидимых иголок впились ей в кожу, что-то похожее происходило и с ее сердцем. Кто сказал, что влюбленность – это счастье? Полина ощущала любовь через боль, через тысячи невидимых игл...
– Что случилось? Полина, у тебя что-то болит?
Наверное, ее мысли слишком очевидны, если он смотрит на нее так странно.
– Я хочу, чтобы ты остался.
Это прозвучало как приглашение к чему-то далеко выходящему за рамки «ученик – учительница». Впрочем, они уже давно вышли за эти рамки...
Они ужинали в молчании. Разговор не клеился. За окном давно стемнело, и оба думали об одном – о том, что скоро наступит ночь...
Сергей принес еще дров, подбросил в огонь несколько березовых поленьев. Полина развесила сушиться их одежду, расстелила диван. Все это было так буднично, что, когда он погасил свет, она уже почти не боялась...
Она сидела на диване, босые ноги по щиколотки утопали в медвежьей шерсти. Сергей сбросил ботинки, по-мужски, за ворот, стянул свитер.
На краю вселенной, в охотничьем домике, в окна которого заглядывают нестерпимо яркие звезды, легко делать выбор. Перед Полиной стоял ее мужчина. И разница в возрасте не имела никакого значения...
...Им было жарко под толстым шерстяным одеялом. Им было бы жарко, даже если бы не было никакого одеяла, даже если бы не горел камин. Они сами горели...
Любопытные звезды заглядывали в окно. Медвежья морда смотрела на огонь стеклянными глазами и смущенно улыбалась...
Они не спали почти всю ночь, но Сергей проснулся задолго до рассвета. Полина лежала, уткнувшись лицом в подушку, и ему вдруг стало обидно, что она спит на краю дивана, а не у него под боком. Захотелось ее разбудить, подмять под себя, еще раз убедиться, что она его, что за те несколько часов, которые они провели порознь, ничего не изменилось.
Сергей приподнялся на локте, осторожно погладил Полину по щеке. Щека была горячей, такой горячей, что жар чувствовался даже на расстоянии.
– Полина, – позвал он.
