оптику на прицеле запросто повредить можно. Ремень автомата стянул через голову, автомат бросил на землю.
— Повернись — только медленно.
Я повернулся. Метрах в трех от меня, сзади, лежал на земле обросший щетиной и перебинтованный командир. Рядом с ним сидел красноармеец, целившийся в меня из винтовки.
— Я свой, русский.
— Документы покажи, — прохрипел раненый.
Я достал из кармана красноармейскую книжку и отдал бойцу, который передал ее раненому. Тот прочитал, вернул бойцу, он — мне.
— Где твоя часть?
Я выматерился:
— Там же, где и твоя, наверное. Разбита. От батальона я один живой остался, вот к своим пробираюсь.
Похоже, мой мат успокоил их больше, чем документы.
— Покушать есть чего-нибудь?
Я развел руками.
— У тебя карта в планшете?
Я кивнул, подсел к командиру, открыл планшет и достал карту.
— Как думаешь, мы где?
Я попытался сориентироваться, потом ткнул пальцем:
— По-моему, здесь.
Командир, на петлицах которого было три шпалы, закатил глаза и захрипел.
— Жалко полковника, сил нет, — тихо сказал красноармеец. — Второй день я здесь с ним сижу. Как ранили его — тащил на себе, сколько мог, да уже невмочь, тяжел он больно.
Я дотронулся до груди командира. Что-то уж под гимнастеркой больно мягко, ребер не прощупать. Красноармеец насупился:
— Убери руку!
— Да ты чего? Я же только посмотреть хотел — он не умер, часом?
— Дышит еще, это не первый раз.
Минут через пятнадцать полковник пришел в себя.
— Нести сможете? — обвел он нас измученным взглядом.
— Попробуем. Только надо что-то вроде волокуши смастерить.
У бойца на поясе висела в чехле финка. Мы срезали две толстые жерди, очистили от сучков и просунули жерди в рукава шинели бойца, до того висевшую скаткой через плечо. Осторожно перенесли полковника.
— Ладно, я первый тащу, — предложил я.
Подобрал свое оружие, перекинул ремни через плечо.
Взялся за жерди, приподнял и потащил. Тяжел полковник, а с виду — вроде щуплый.
Жерди наезжали на кочки, корни деревьев. Полковник лишь зубами скрипел, когда сильно трясло.
— Крепись… командир… — обливаясь потом, хрипел я. — Вот дотащим тебя до… своих… в госпиталь определим.
Я замолк. Тащить и говорить одновременно было совсем невмочь.
Через километр я совсем выдохся. Опустил волокушу и повернулся к красноармейцу, шагавшему рядом:
— Теперь ты.
Боец взялся за жерди и потащил. Я шагал рядом. Потом обогнал:
— Иди за мной. На немцев, ежели нарвемся, я задержу — у меня автомат.
Боец лишь кивнул. На висках и шее его вздулись жилы.
Я оторвался метров на пятьдесят, передвинул МР-40 на живот.
Прошли мы совсем немного — метров пятьсот, когда красноармеец опустил волокушу.
— Все, не могу больше! — В изнеможении он рухнул на землю.
— Ну хорошо, давай передохнем. Потом я потащу.
Мы полежали на земле. Когда боец отдышался, я взялся за жерди:
— Иди впереди.
Я шел и шел, упираясь, как бык. И только когда почувствовал, что все — сейчас упаду, опустил жерди волокуши на землю. Боец без сил свалился рядом.
— Тебя как звать?
— Санькой.
— А меня — Петром.
С языка чуть не сорвалось — Сергеем. Но документы-то были на деда, на Петра.
Полежали, отдышались. Теперь тащить раненого наступила очередь бойца. Он подошел к волокуше и всмотрелся в лицо полковника.
— Слышь, Петр, по-моему, он не дышит.
Я подошел к раненому. Глаза его были закрыты, грудь не вздымалась.
— Зеркальце есть?
Санька покачал головой:
— Откуда? Что я — баба, что ли?
Я расстегнул гимнастерку полковника — хотел послушать сердце. В глаза полыхнуло ярким кумачом.
— У него что, знамя, что ли?
— Оно! Знамя полка. Из окружения выходили, он вокруг себя его и обмотал. Он что, вправду умер?
— Да погоди ты!
Я завернул на полковнике гимнастерку, приподнял тело и размотал знамя.
— Держи.
Санька принял бесценный груз.
Я приник к груди раненого, вслушался. Нет, не бьется сердце — тишина.
— Сань, похоже, умер твой полковник.
— Не может быть! — вскрикнул боец.
— Сам посмотри.
— Я мертвых боюсь.
Я полез в нагрудные карманы гимнастерки полковника, достал документы и положил себе в карман.
— Ты чего? — опешил боец.
— Дурак, знамя и документы погибшего своим передать надо. А полковника схоронить.
— Так бы и сказал, а дураком чего обзываешь?
По очереди, финкой, мы вырыли в мягкой земле неглубокую яму. Завернули тело полковника в Санькину шинель и опустили в могилу. В ногах я установил крест из жердей волокуши.
Протянул Саньке свернутое знамя:
— Возьми, на себя намотай.
— Почему я?
— У тебя гимнастерка, у меня — комбинезон, тесно мне будет. К тому же я сержант, а ты рядовой, значит, слушаться должен.
— Ты мне не командир. Мой командир полка — вон он. — Санька мотнул головой в сторону могилы.
— Ну и хрен с тобой, тогда сам и выбирайся.
Боец нахмурился, затем скинул гимнастерку, обнажив тощеватое тело, и, обмотавшись сложенным вчетверо полотнищем, натянул гимнастерку снова. На мой взгляд, заметно толще он не стал.
