— Сам, в одиночку, идти не хочу. Ты теперь меня охранять должен, — заявил он.
Я фыркнул:
— Скажите пожалуйста, какая персона важная!
— Знамя у меня, — твердо сказал боец, — и теперь я вроде как на посту номер один.
Да, знамя части — святыня. Пока цело знамя — цел полк. Наберут новых командиров и солдат, и будет полк продолжать жить. Погибнет знамя — сгорит, скажем, или немцы захватят — все, конец полку. Расформируют бесславно, а имя полка покроется позором. Тут я Саньку понимал.
Мы встали, оглянулись на малозаметный могильный холмик у сосенки и пошли дальше.
Санька на ходу рассуждал:
— Что-то не пойму я тебя, Петр. По комбинезону ты вроде как танкист, автомат — немецкий, винтовка вон — с оптикой. Ты кто есть?
— Танкист, Саня. Танк сгорел с экипажем, один я только и успел выбраться. Автомат с убитого немца снял. А уж винтовку снайперскую после подобрал, когда к позициям нашего батальона вышел.
— Весело живешь, — подытожил Санька.
— Да куда уж веселее.
— Ты мне вот что растолкуй, Петр. Ты вроде кадровый, годами постарше. Почему нас немец все время бьет? Где же наши? За это время из тылов, из округов дальних должны же дивизии свежие подтянуться?
— Я и сам не все понимаю, Саня. Одно знаю — победа за нами будет!
— Когда она будет-то? Мы и не доживем, поди.
— Не вешай нос, боец. На тебе знамя полка. Вот выйдем к своим, укомплектуют полк, и будет он под этим самым знаменем снова немцев громить!
— Правда? — В Санькиных глазах светилась восторженная наивность.
— Конечно! Ведь полк ваш геройски сражался?
— А то как же! Пять танков подбили, пехоты ихней сколько положили — несчетно. Кабы не самолеты немецкие, ни в жисть бы они нас не одолели.
Мы замолчали. Каждый думал о своем.
— Скажи, Петр, а сам товарищ Сталин знает о том, как нам здесь туго приходится? — прервал молчание боец.
— Знает. Должен знать, и думаю — меры принимает.
— Вот и я так же думаю. Ты комсомолец или коммунист?
— В комсомоле мне быть по возрасту уже не положено, а в партию не вступил.
— А я комсомолец, — парень шмыгнул носом.
Мы снова замолчали. Начало темнеть.
— Саня, пора укромный уголок для ночлега искать. Спать надо — сил уже нет.
Мы нашли небольшую ложбинку за кустом, улеглись. Я перевернулся на спину, заложил руки за голову и, кажется, впервые за эти дни по-настоящему увидел звездное небо, Млечный Путь… дорожку от края до края, отыскал глазами знакомый с детства «летний треугольник»: яркие Альтаир, Денеб и голубоватая Вега.
Навалилась дрема. Как будто сквозь сон, услышал голос Саньки:
— А маманя моя дома уже корову подоила. Парное молоко — оно знаешь какое вкусное? И пахнет по- особому, — мечтательно говорил Санька.
— Ты из деревни, что ли?
— Ага. Вятский я, из Санчурска.
— Далеко.
— Далеко, письма десять дён почти идут.
— Спи, Саня, завтра тяжелый день будет, отдохнуть тебе надо.
Проснулся я от щебета птиц. Солнце только взошло. Хватился — Сани рядом не было. Слава богу, оружие мое на месте. Но куда он исчезнуть мог?
Саня объявился вскоре. На вытянутых руках он нес пилотку, полную ароматной малины.
— Ешь, тут малинник рядом — малины полно. Я уже наелся.
— Когда ж ты успел?
— А я привык в деревне рано вставать. И в казарме раньше всех просыпался.
Я с жадностью набросился на малину. Как десерт она была бы хороша, но наесться ею взрослому мужику было невозможно.
Доев последнюю ягоду, я вернул пилотку Сане:
— Спасибо!
— Чего там, — зарделся Саня.
— Ну, что, боец, потопали…
Я повесил на себя оружие, Саня закинул за спину мешок с немудреными пожитками и винтовку, поправил пилотку, и мы пошли.
Часа через два бодрой ходьбы услышали далеко впереди орудийные выстрелы. Остановились, прислушались.
— Далековато — километров десять, пожалуй, будет, — определил я.
— Эка, два часа ходу всего.
— А про немцев не забыл?
Дальше мы шли осторожнее.
Часа через полтора хода, перед нами, по лесной грунтовке, проехали немецкие мотоциклисты. Рядом совсем — и пятнадцати метров не будет. Хорошо, лес густой, они нас не заметили.
— Саня, теперь нам надо быть осторожнее — немцы рядом.
Оглядевшись, мы перебежали дорогу. Еще метров триста — и впереди, на поляне открылась батарея немецких гаубиц. Я на карте сделал пометку.
— Саня, теперь вправо — и потихоньку, ползком, — прошептал я.
Мы отползли, потом поднялись и, прячась за деревья, ушли вправо — южнее, потом повернули на восток. Еще полчаса ходу — и перед нами в лучах солнца заблестела речка. Неширокая, метров двадцать.
Мочить оружие и обмундирование не хотелось. Я разделся, связал узел из комбинезона, обмотал им винтовку и автомат. Саня последовал моему примеру, бережно уложив полотнище знамени в узел. Подняв узлы над головой, мы вошли в воду. Теплая вода в реке, но дно илистое, ноги вязли по щиколотку. Наконец перебрались. Положив узлы на землю, мы уселись на берегу и стали отмывать ноги от налипшего ила.
Сзади клацнули затворы.
— Руки вверх!
Речь наша, русская.
Мы подняли руки и, встав сами, повернулись.
Перед нами стояли три красноармейца, направив на нас винтовки:
— Кто такие?
— Свои.
— Вот сейчас и разберемся, какие вы свои. Ну-ка, шагайте вперед.
Один боец пошел впереди, мы — за ним, замыкал шествие второй боец. Третий подхватил наши узлы с обмундированием и оружием и, согнувшись под тяжестью ноши, следовал сбоку.
— Эй, мужики, одеться-то хоть дайте.
— Отставить разговорчики, шагайте.
Вскоре подошли к лагерю. Бойцы с удивлением и любопытством пялились на нас. Ага, давно голых мужиков не видали.
Остановили нас у палатки. Первый боец вошел внутрь и тут же вышел. С ним — капитан.
— Вот, дезертиров поймали! — бодро доложил боец.
— Какие же мы дезертиры? Те от фронта в тыл бегут, — вступил я в разговор.
— Кто такие?
— Сержант Колесников, — отрапортовал я.
