— Очень хорошо! Поговори мне ещё!
Я умолкаю.
— И развратные действия с малолетней… Она же ещё ребёнок, ты, козёл!
— Понятия не имею, сколько ей лет.
— Неважно. Ты её трахал. Да, ничего не проходит даром.
— Я её не трахал. Хотя сожалею об этом.
— Серьёзно?
— Да.
— Слушай, Хаген, ты у нас поистине трагическая фигура.
— Я знаю, знаю…
Он противно смеётся.
— Ну, хорошо. Давай будем подсчитывать. Целенаправленное отчуждение вокзального имущества. Нахождение в вагоне без билета. Загрязнение купе…
— Что?
— Ты же прямо передо мной плюнул на пол! Сам виноват! Штраф на очистку составляет сто пятьдесят марок. Есть у тебя такие деньги?
Вопрос даже не стоит ответа.
— Ну, вот. Угрозы служащему при исполнении, сопротивление при задержании. И это уже в который раз… Хаген, думаю, в следующий раз я увижу тебя только зимой.
Над моей головой медленно крутится вентилятор.
— А к твоей малышке я приступлю прямо сейчас. Моя коллега пока что устанавливает её личность. Если ей ещё нет шестнадцати, то я тебе не завидую!
— То есть?
— Вы трахались. Я это ясно и недвусмысленно видел!
— Я бы возненавидел тебя в пыль и пепел, если бы это не было пустой тратой энергии!
— Послушай, Хаген!..
Он наклоняется ко мне через стол и шепчет:
— Мы могли бы с тобой разойтись по-доброму. Но для этого ты должен быть мёртвым… пойми это! Почему ты снова и снова здесь ошиваешься? Таких подонков, как ты, я отсюда повымету! Это мой вокзал! Я держу его в чистоте! Вали отсюда подальше, и тогда ты можешь быть спокоен!
Как это просто для него! Он застёгивает свой тёмно-синий мундир и шипит сквозь зубы какой — то странный звук.
— Я отправлю тебя на Этт-штрасе. Увидимся уже у судьи. А сейчас я должен позаботиться о девушке. На неё хотя бы смотреть приятно, не то что на тебя.
Я топаю ногой, не контролируя себя.
Он широко ухмыляется и подписывает препроводительные документы. В помещение входят були в зелёном, забирают меня и ведут в полицейскую машину.
Я имею против полицейских не больше, чем против булочников, мясников и всех остальных граждан, это было бы грубым заблуждением, но ведь у торговца цветами на углу всё-таки не столько возможностей продемонстрировать мне своё непонимание.
А ведь всё могло быть так красиво!
В зелёно-оранжевом свете вокзала, в запахе европейских городов, которые хранят в себе прибывающие поезда, в той стороне, у ящиков и юрких электрокаров, у деревянных складов, где хранят товары и грузы, — вот где нам следовало бы сделать это, с больными голубями у нас над головой, с пыхтением металла, с испарением ржавчины, влажного картона и рассыпанного повсюду стиропора. Оттуда мы могли бы сбежать в любую минуту. Но нет, мы сами забрались в ловушку… идиоты! Надо было держаться поосторожнее. Злой рок подстерегает повсюду. До тошноты, до рвоты. Ведь много ли нам было надо? Лишь бы звёздная и тёплая ночь — и всё. Это сильная штука!
Полицейский чёрный воронок кружит по кольцу старого города.
Остановился на углу Этт-штрасе и Лёвенгрубе, у центрального полицейского отделения — четырёхэтажной зелёно-коричневой коробки. Знакомой мне вдоль и поперёк.
Уже слишком поздно быть важным; допрашивать будут только завтра.
Клетка вполне обжита и населена. Тут уже сидят пятеро красно-винных бродяг с червивыми бородами, самого жёсткого сорта, они здесь уже свои, как дома. Их нельзя принимать всерьёз.
ГЛАВА 11. МОМБАСА, КЕНИЯ
в которой мальчик с его родителями претерпевает отпуск благосостояния, а серебряные ящерицы теряют всякий страх
Самолёт был чёрно-бело-полосатый — наподобие зебры Мальчик сошёл по трапу одним из первых.
У подножия трапа топтался фотограф и щёлкал каждого выходящего пассажира, чтобы потом недорого продать ему фотографии.
В Кении было жарко и влажно. Перепад температур по сравнению с январской в Германии составлял пятьдесят пять градусов Цельсия. Одну пожилую женщину хватил удар, и её унесли в отель на носилках.
Было шесть часов утра, и мальчик с любопытством осматривал всё окружающее, больше всего радуясь виду первых пальм. Здание аэропорта было построено в основном из стекла и выглядело не очень импозантно. Четырнадцатилетний подросток держал в руках книгу в розовой обложке, она называлась «Тропик Рака». Он прочитал её за двенадцать часов полёта, и она изменила его. Теперь он достал из кармана своей куртки следующую книгу. Родители сделали ему на этот счёт резкий выговор.
Ведь читать он мог бы и дома, для этого не нужно было предпринимать такую дорогостоящую поездку! И они указали ему на негритянских детей, которые стояли на краю дороги и махали руками около своих убогих тростниковых хижин и погасших костров.
Автобус громыхая объезжал один отель за другим, высаживая гостей. Курортная местность располагалась к северу от Момбасы, довольно далеко от города. Мальчики-бои из отеля с бонбоньерками на голове подхватывали багаж и уносили его в номера.
Большинство новоприбывших сразу бросились в ресторан, чтобы не пропустить завтрак.
Ломтики ананаса казались невероятно свежими и прохладными. Большой буфет ломился от яств, можно было набирать себе чего хочешь и сколько душе угодно. Помимо яичницы-болтуньи, колбасы, сыра, джема, мюсли и других обычных для завтрака блюд здесь был котелок с горячими равиоли.
Отель стоял на склоне, в двадцати метрах от пляжа и весь был уставлен гигантскими растениями в кадках. Он относился к высокой ценовой категории: тут были величественные залы длинные крытые галереи, много зеркал, искусные настенные барельефы и кондиционер с подстраховочным агрегатом на всякий случай.
Кормили по-европейски. При отеле было пять баров, которые назывались по своему цвету.
У Красного бара по вечерам собирались шлюхи. Пляж был белый, из мелкого песка, больше похожего на гипс, а море такое тёплое, что плавать хотелось только в охлаждённом бассейне. Там на краю бассейна на разогретых плитках лежали длинные — до сорока сантиметров длиной — ящерицы, неподвижные и преисполненные царственного достоинства Они не давали себя спугнуть, кичась правом старших.
По утрам на балконы запрыгивали обезьяны — капуцины и воровали всё, что только могли ухватить, в том числе спёрли три загранпаспорта. И зачем они им только понадобились?
Любой негр может сказать по-немецки одну фразу, ну хотя бы: «Бекенбауэр-Брайтнер — Мюллер» — и ещё одну: выпрашивая чаевые.
А все туристы, в свою очередь, овладевали формулой приветствия: «Джамбо! — Бахари! — Мъусури
