Степаныч со шрамом на лбу и улыбается Павлику, видимо уже извещенный.
— Ну вот, теперь мы и познакомились, — с усмешкою говорит он, забрав маленькую лапку Павлика в свою широчайшую пухлую, точно стеганную на вате.
— Знаешь ли ты, что апостол Павел назывался ранее Савел? Теперь принеси мне свои книги и тетрадки — обследуем тебя, как и что.
Павлик торопливо уходит наверх и собирает свои книжки. Не очень нравится ему Степан Степаныч. Лицо у него пухлое, без усов, без бровей, и жирен он, как боров, а главное — все что-то смеется.
Однако приносит свои тетрадки и почтительно присаживается на стуле Степан Степаныч сначала ему диктует, потом заставляет читать вслух И тем и другим остается доволен.
— Тебя кто подготовлял?
— Мама. А потом Ксения Григорьевна.
— А кто эта Ксения Григорьевна?
— Учительница в деревне.
— Bene. А ну-ка по математике…
Все дети обступили экзаменующегося и смотрят в его тетрадку. Посреди вычислений у Павлика от волнения ломается карандаш.
— Я сейчас сбегаю, — говорит он. — У меня есть ножик! — И убегает. Кажется, в умножении он наврал.
Смущенно стругает он карандаш, хочет закрыть перочинный ножик, а лезвие его захлопывается: щелк! — и длинной полосой разрезает Павлику кожу между большим и указательным пальцами.
— О! О! — говорит он удивленно, а кровь ручьями течет на пол, и приходит нянька Авдеевна и говорит:
— Надо сейчас же чернилами залить!
Услужливо приносит она большую чернильницу, и Павлик хочет обмакнуть руку туда, но не влезают пальцы; тогда нянька ведет его к умывальнику и опрокидывает чернильницу на разрез.
— Это средство первеющее, — говорит она и завязывает Павлику руку суконкой.
Павел смотрит, как смешалась с чернилами его алая кровь, как побурела она и затем сделалась грязной; потом в ране что-то зашипело, и кровь в самом деле остановилась.
Надо, однако, идти к репетитору; должно быть, он ждет и удивляется. Хорошо, что обрезана левая рука, можно будет это обстоятельство скрыть. Павлик думал, что репетитор спросит его о причинах медленности, но тот уже диктовал что-то Кате и Лене и, увидев Павлика, лишь подал ему тетрадку, в которой рядами стояли цифры с минусами и плюсами, и сказал:
— Ну-ка это произведи.
Павел начал «производить» и спрятал левую руку под стол; руку дергало, болело сильно, иногда он морщился, мало думал о вычислениях и опять напутал.
— Ну, математика, сынок, у тебя слабовата, — объявил равнодушно Степан Степаныч. — Не быть тебе Архимедом или Пифагором, поручиться могу.
Так как Павлик ни с тем, ни с другим знаком не был, то он не обиделся.
— Я вижу еще, что с тобою не занимались по части организационной! — проговорил еще непонятнее Степан Степаныч. — Вот, прежде всего, никак нельзя при занятиях так на партах сидеть, — обе руки положи.
Он взял Павлика за левое плечо, приподнял кисть раненой руки и, увидав чернила и суконочку, удивился.
— Что это у тебя?
— А я руку обрезал, — покраснев от стыда, сообщил Павлик.
Все дети бросили свои работы и снова придвинулись к Павлику, смотря на него с интересом. А Степан Степаныч размотал суконку и, нахмурив брови, спросил:
— Как же это тебя чернилами угораздило?
— Мне нянька велела… нянька! — всхлипнул Павлик и потупился. Руку действительно стало сильно дергать, и таким одиноким и заброшенным показался он себе.
— Нет, это черт знает что такое! — закричал Степан Степаныч. Подбородок его два раза встряхнулся; он имел очень недовольный вид. — Экое невежество, ведь так можно остаться и без руки.
В это время в классную заглянула тетя Фима.
— Все нянька глупая! — сказала она и пошла за спиртом и йодом. Она сама оттирала Павлику зачерненную руку, сама же прижгла рану йодом, и хотя было больно, но Павлик не плакал, — ведь гак близко были эти чудесные внимательные глаза!
После операции заговорили о Павлике, о его подготовке.
— Математика хромает, словесность в порядке, — резюмировал Степан Степаныч. — В общем же к городскому училищу вполне подойдет.
Так и решено было еще при маме Павлика: если репетитор найдет Павла годным для городской школы, он будет ходить туда вместе с Катей, Леной и Стасиком.
Так и случилось. Через неделю Павлик отправился в училище к мадам Коловратко в сопровождении репетитора и троих младших: Стасика, Кати и Лены.
За спиною его болтался новенький, совсем гимназический ранец.
Едва они вошли в здание училища, как Павлика охватило чувство смущения и неприязни. В классной комнате что-то размеренно кричали, и при этом точно топали или маршировали десятки ног.
Удивленный, он вошел в дверь классной вслед за Катей и Леной и увидел очень полную, черную с сединой даму в пенсне, с крупным носом, ртом и глазами, с усами и маленькой кудрявой бородкой, вившейся у шеи. Дама маршировала по комнате военным шагом и свирепо размахивала линейкой, как саблей, а все учащиеся голосили размеренно, четко, осипшими голосами:
Увидев вошедших, она кивнула головой репетитору, но не прекратила занятий. Девочки и Стасик сейчас же сели на свои места, а Павлика Степан Степаныч задержал, ухватив за воротник куртки, и тот дожидался, пока учительница не кончит, и со страхом следил за ее линейкой. Вот мадам Коловратко замаршировала в другую сторону, все с той же силой размахивая линейкой, — и ученики заголосили:
— Девятью девять — восемьдесят один!
— Девятью десять — девяносто!
— Десятью десять? — зловеще проговорила учительница уже соло, и ученики рявкнули:
— Сто!
— Баста! — возгласила мадам Коловратко, и таблица умножения кончилась.
Степан Степаныч подвел упиравшегося Павлика к учительнице.
— Вот этот самый! — сказал он.
— А! Хорошо, хорошо! Я уже слышала, — медленно, в нос проговорила мадам Коловратко и, поискав глазами на партах пустое место, определила: — Ты будешь сидеть рядом с Ниной Федюк!
В это время поднялась пришедшая с ним в школу Катя и попросила:
— Позвольте ему сидеть со мною, Агриппина Даниловна! Моя пара захворала надолго, и место свободное.
Учительница ловким движением сбила с носа пенсне и посмотрела на маленькую Катю.
— Ты хочешь сидеть рядом с братом? Хорошо, позволяется. Только смотри за ним, чтобы он не шалил.
Счастливый, пошел Павлик к парте Кати и поглядел на нее признательными глазами. Он не знал и не
