заметил, кто такая Нина Федюк, но уже самая фамилия Федюк казалась ему неприятной. Теперь же он будет сидеть с кузиной.
Он вынул из ранца книжки, разложил тетради и приготовился слушать. Но учительница уже наводила на него свое страшное блещущее пенсне.
— Да вот мы сразу и определим твои успехи, Павел Ленев, — сказала она и вызвала его к доске.
Под внимательными взглядами учеников прошел Павлик между рядами парт к черной классной доске и остановился. Сердце его билось.
— Возьми мел и пиши! — приказала мадам Коловратко и громко продиктовала: — «Вдруг подуло с полуночи, и мой садик занесло».
Так сразу проговорила она много слов, что Павлик заторопился и в поспешности первое же слово написал: «В друг».
Ученики рассмеялись, Павлик обиженно огляделся, и то, что среди мальчиков было много девчонок, хохотавших над ним, заставило его покраснеть.
— Однако правописание твое не на высоте! — сказала Агриппина Даниловна, и так как репетитора уже не было, то продолжала разъяснять: — Ни одна девица моего заведения не напишет слова «вдруг» отдельно; ты, наверное, учился в деревне, где за тобой не следили.
— Да, в деревне, — ответил Павлик дерзко и снова покраснел. — Но за мной следили, а это я написал по ошибке, потому что торопился.
Учительница внимательно посмотрела на него, сняла пенсне, протерла его, опять надела и опять посмотрела.
— Посмотрим, посмотрим, — медленно проговорила она. — Ну-ка напиши еще: «Уж мы ли не мыли ему головы»… Гм, написал верно, соображение развито. Теперь еще скажи, что такое имя существительное нарицательное…
Начались обычные школьные вопросы, и хотя учительница покачивала головою, но должна была признаться, что в деревне не так плохо учили, как ей представилось сначала.
Опять в арифметике вышли заминки, но когда учительница заставила Павлика прочесть стихотворение, заинтересовался весь класс: так читал он спокойно и просто и так выразительно, что Катя шепнула ему, когда он кончил:
— А знаешь, ты, наверное, будешь сочинителем.
В конце занятий в классы явился длинный и тощий батюшка с унылым беззубым лицом и тонкой гусиной шеей в синих жилах. У него была привычка все ходить и причесываться старой жесткой щеткой, похожей на скребницу, и во время ответов ученических что-то подпевать про себя. Павлика он встретил ласково, потрепал по щеке, назвал красавчиком и спросил, когда он последний раз исповедовался во грехах. Познания Павла по закону божию были слишком достаточны, и дебютный день прошел благополучно.
В общем учение в городской школе очень походило на деревенское, и Павлик скоро в него втянулся. И только одна неприятность случилась в первые дни его хождения к мадам Коловратко. К Павлику подошла хорошенькая барышня, оказавшаяся Ниной Федюк, и облила ему голову холодным чаем.
— Это за то, что ты не хотел сидеть рядом со мною, — сказала она.
Побежали дни за днями; Павлик привыкал и к школе и к жизни в семье тети Фимы. И там и здесь жизнь шла очень размеренно и просто, и уже через неделю Павлику показалось, что он живет среди этой семьи целый год.
Утром вставали рано, выслушивали ворчания бабки, пили чай со скупо выдаваемыми сухарями. Бабка теперь уж нисколько не стеснялась перед новеньким и звала всех детей одинаково «архаровцами», к чему порою прибавляла название «собаки», «оголтелые», но ни Павлик, ни другие дети этими прозвищами не тяготились.
Уходили в школу, возвращались, обедали, потом бежали на «задний двор», где играли и дрались. «Задний двор» был огромное огороженное высокой кирпичной стеной место, все заросшее подорожником, как в деревне, даже ветлы кое-где росли по двору. В глубине его стояли старые-престарые службы, полные досок, ломаных колес, кресел и столов. Тут же, прислоняясь к стене, тянулся длинный деревянный амбар, где хранились запасы из имения: мука, крупа, овес для лошадей, а наверху сено.
Службы были такие ветхие, что входить под их заплесневевшие крыши было небезопасно. Однако, несмотря на это, все мальчики, под предводительством Олега, лазали не только по всякой рухляди, наполнявшей сараи, но и по крыше, которая тряслась и скрипела. Забирался туда и Павлик: уж очень интересно было глядеть оттуда на город, на соседские дворы. Порою они привязывали кирпичи на веревки и спускали их в соседские трубы для развлечения. Олег хотя и считал себя взрослым, но, разойдясь, начинал так баловаться, что нельзя было его остановить. Он любил дразнить, забравшись на крышу, одну соседку- чиновницу, про которую говорили, что она «не в уме». Она постоянно сажала в песке детские туфельки и поливала их из кофейника. Олег бросал иногда в ее садик с крыши дохлых воробьев и кричал, что она «старая каракуля»; этих слов больная почему-то не выносила и приходила в неистовство. Павлик тотчас же смущался и уходил, а Олег и Стасик смеялись и показывали сумасшедшей носы.
В среде своей дети жили довольно дружно; не обходилось, конечно, без ссор, и зачинщиками нередко бывали девочки, но до больших столкновений дело не доходило; всегда являлась с полотенцем грозная бабка, и доставалось одинаково и правым и виновным.
С маленькой Катей Павлик еще с первого дня дружил; Леночка была крошка, она была ничего себе, но не нравилась ему потому, что любила целоваться. Этого Павлик терпеть не мог: он считал приличным целоваться лишь с мамой и лишь изредка, в особо торжественных случаях, с тетками. С девочками же этак совсем не полагалось… Немало смеялась над этим старшая, Нелли. С ней у Павлика и вообще отношения были натянутые. Собственно, настоящее ее имя было Лиза, но почему-то все в доме называли ее Нелли, а бабка Прасковья — Нюркой. Нравилось ли ей самой так называть себя или имя это дал ей кто-нибудь в шутку, только оно за ней укрепилось, и младшая была Лена, а старшая Нелли.
Часто примечал Павлик: поглядывала она на него широкими темными глазами, но когда взгляд Павлика встречался с ними, она сейчас же вставала и уходила, насмешливо улыбаясь. Мало интересовался ею Павел: ведь она была почти совсем как барышня; она завивалась, носила бархатку на шее, к ней приходили подруги, которые говорили о замужестве… Какое же дело было Павлику до таких людей?
Однако изредка она подходила к нему какая-то загадочная и смущенная. Щеки у нее были круглые, розовые, нос тонкий, с дрожащими ноздрями. Странными казались Павлику ее темные глаза и черные брови при совершенно льняных волосах. Напоминала она немного кузину Лину, но та все же была маленькая, а эта — большая. Зачем же она подходит к нему?
А она подходила иногда совсем внезапно, так что Павел пугался. Подойдет, постоит подле, посмотрит, скажет что-нибудь обидное и сейчас же уходит. И слышится ее дерзкий насмешливый хохот где-нибудь в коридоре.
Раз он читал письмо от мамы, она подкралась и закрыла ему глаза. Пальцы у нее были тонкие, холодные, с острыми, точно кошачьими ноготками.
— Отгадай — кто? — спросила она, задыхаясь, вероятно, оттого что подкрадывалась.
— Да я и отгадывать не хочу, ты — Нелли! — крикнул Павлик и отбросил от себя ее руки.
Тогда она выхватила у него письмо мамы и побежала.
— Нет, уж это нехорошо! — сказал Павлик и побежал за девочкой. — Отдай мне письмо, это мама написала.
Он догнал ее только на втором этаже, в ее комнате, и крепко схватил за руки.
— Отдай письмо! — дрожащим голосом проговорил он.
Нелли насмешливо рассмеялась.
— А вот не отдам. Я сильнее тебя. Побори меня, попробуй.
Жутко кольнуло сердце каким-то напоминанием, — но оно мгновенно стаяло в нахлынувшей злости.
Побледневший Павлик кинулся на Нелли молча и стал вырывать свое письмо. И обидно было сознаться Павлику в том, что затем случилось. Случилось так, что Нелли захватила в свои руки пальцы Павлика и стала ломать их, стиснув зубы, покраснев.
— Пусти же! — крикнул Павел изменившимся голосом.
