заветной машины затмевала опасность болезни и усиливала тяжесть возможного краха мечты. И Нина и муж ее плакали не от страха перед грядущей операцией, возможностью осложнений, длительностью болезни. Надежда не сбылась, разрушилась сладкая греза. Что будет дальше, не ясно, но сейчас катастрофа. Отошли на задний план тяготы и неудобства этого многодневного стояния, все меркло перед страхом потерять, казалось бы, уже ухваченную цель. Все сейчас было отдано ей…
— Какая «скорая»! Моя вина — я упустила. Сама отвезу к себе и все сделаю.
Нина заплакала еще пуще. И, наверное, не слезами благодарности, не слезами негодования на «упустившего» врача, аслезами неотвратимости перед расставанием с очередью, с мечтой.
Опасные слова сказала Лариса о своей вине: еще неизвестно, чем все это кончится.
— Сейчас только позвоню мужу, возможно, заменит меня. — И Лариса пошла к ближайшему телефону- автомату, к райисполкому.
— Алло! Мама? Это я.
— Слушаю, Ларисонька! Может, приедешь сегодня? С Колей все в порядке.
— Мама, а Станислав дома?
— Дома. У себя он. Дать его? Он спит, по-моему.
— Да, да. Растолкай обязательно, надо поговорить с ним.
— А что случилось, Ларисонька?
— Ничего особенного. Позови его. Не тяни время.
— Сейчас, сейчас позову. Наконец Лариса дождалась.
— Ты спал? Извини, пожалуйста…
— Ничего. Я уж давно сплю. Выспался. А какая еще необходимость образовалась у блудной жены в блудном, но стабильном муже? — Стасинька, здесь неприятность с одной девушкой, и мне надо ехать с ней в больницу. Я тебя очень прошу, приди сюда. Очень прошу.
— Я же предупредил тебя. Пальцем о…
— Стас, как тебе не стыдно! Я здесь столько дней! Ведь совершенно непредвиденное обстоятельство. Это же стихия.
— Я про это и говорю. Все вы живете без расчета на стихию, а без стихий жизни нет. Ни дома, ни на работе.
— Ну ладно. Перестань болтать. Я поступаю, как велит мне совесть, а ты делай, как знаешь… Отсюда я сейчас уезжаю.
Лариса положила трубку. Можно, пожалуй, не воспроизводить, что проносилось в ее мозгу, пока она шла к своей машине.
— Лариса Борисовна, мы с Ниной решили, что я пока здесь подожду. Может, все обойдется, и вы вернетесь вместе.
Лариса усмехнулась.
— Садись, Нина, в машину.
— А я бы все равно, конечно, погодил немного. Подумаешь, обождать до завтра нельзя.
— Ну, что вы говорите, Кирилл? Доктор, Лариса Борисовна, своей очередью рискует, значит, это действительно важно и опасно.
— Ну, Тамара Васильевна! Говорите же вы! Она же сказала, что сама виновата. Влетит ей, если что.
— Кончай, Кира, ахинею нести. Шутник нашелся.
— Да не шучу я…
— Лариса Борисовна, разрешите, я с вами поеду. Мало ли что может вам понадобиться? Гонцом сюда хотя бы вернуться!..
— Не глупите, Дмитрий Матвеевич. Гонцов не надо. Сама приеду, если что.
— Нет, Лариса Борисовна. В этой ситуации я тоже хочу разделить с вами риск потери очереди. Да и к романтике чуть-чуть приобщиться. Это было бы справедливо. Вот только попрошу Валерия Семеновича проследить, если будет перекличка, пусть, если сумеет, объяснит, что у нас стихийное бедствие, защитит меня.
Услышав слова про стихию, Лариса неожиданно махнула рукой, засмеялась:
— И то! Давайте похватаем риску вместе. Втроем. Не бойся, Нина.
Нина и Дмитрий Матвеевич влезли в машину, Лариса еще раз подошла к Анатолию:
— Толя, на очередь шансов мало. Не рассчитывайте, операция обязательна.
Толя молча кивнул, махнул Нине рукой и отвернулся.
В больнице, разумеется, все подтвердилось. И анализы, и температура, и мнение дежурных коллег — все сводилось к одному: необходима операция.
Лариса некоторое время колебалась, но все же чувство вины одолело ее, и она решила оперировать сама. Нину прямо из приемного отделения отправили в операционную, а Лариса пошла переодеваться. Дмитрий Матвеевич остался ждать ее в кабинете.
Сначала он попросился было на операцию, но Лариса сказала, что это не тот случай, не та ситуация, когда можно устраивать представление. Дмитрий Матвеевич замкнулся и замолчал. Он вдруг увидел совсем другую Ларису — у нее были иной голос, иная походка, иные шутки. Всем своим поведением, обликом, образом действий она поставила его на свое место. Довольно сухо, без всяких интеллигентских маскировок и метафор, сказала, что если хочет ждать, то пусть сидит спокойно в кабинете.
В больнице все засуетились: заторопились анестезиологи, быстро побежали готовить операционный стол сестры, благо в это время не было операций. Все торопились, все понимали: случай экстраординарный, шеф торопится, шеф стоит в очереди на машину, шефу надо успеть на перекличку.
Операция длилась больше часа. Конечно, оказался аппендицит, и, конечно, был уже перитонит. Гной распространился по всему животу, и Лариса перед зашиванием долго и скрупулезно вымывала все карманы, все гнойные затеки. Пришлось поставить в разных участках четыре резиновые трубки, чтоб можно было наладить постоянное промывание полости.
К концу операции начало сказываться длительное многочасовое отравление, шедшее из пораженной области, и, несмотря на молодой возраст больной, давление стало падать. Анестезиологи проводили интенсивную реанимацию. Когда после наркоза восстановилось самостоятельное дыхание и артериальное давление держалось на обычных цифрах, Нину перевели в реанимационное отделение.
Лариса спустилась в кабинет. Дмитрий Матвеевич сидел в углу дивана и дремал.
— Заснул?
— Да. Думал. Пожалуй, даже завидовал твоей работе, самоощущению нужды в себе. А? В конце концов, все эти благостные мысли меня усыпили. А у тебя все в порядке? Аппендицит? Можем ехать?
— Аппендицит. Боюсь, не расхлебать мне свое легкомыслие.
— При чем тут ты? Насколько я понял, она, так сказать, диссимулировала, ничего не говорила.
— Мало ли что она молчала? Если бы не очередь, так бы я себя вела? Это моя вина. По вашему счету нет вины, а по нашему счету — вина. Вот если меня ругать будут где-нибудь, тогда я буду говорить также о диссимуляции и воздевать руки кверху: «Да откуда мне знать, что у нее болит?!» А для себя…
— Что каяться без толку? Ты сделала все, что могла, а теперь поехали.
— Сейчас. Подожди еще немного. Посмотрю ее в реанимации и приду.
Ларисы не было минут пятнадцать. Вошла она медленно. Дмитрий Матвеевич чего-то испугался и вопросов не задавал.
Лариса посмотрела в окно, в котором видно было только отражение комнаты, и сказала:
— Отвернись, я переоденусь.
— Что-нибудь случилось?
— Нет. Что может случиться? Давление держится. Она на аппарате еще.
В машине ехали молча. Дмитрий Матвеевич прекратил все свои разглагольствования. Заробел. Он видел, что Лариса о чем-то напряженно думала, что-то решала. Ему представлялось, будто она решает какие-то свои медицинские задачи, вырабатывает план лечения, прикидывает те распоряжения, что отдаст подчиненным, сейчас найдет что-нибудь единственно правильное, что и спасет Нину.
Но это были лишь книжные или по фильмам представления о мыслях хирурга после тяжелой операции.
