Лариса думала о том, что состояние Нины ей не очень нравится, что все же опасности для жизни, наверное, нет, что реаниматоры все сделают, как надо, что они понимают значительно больше ее в послеоперационном периоде у подобных больных, и снова что не очень нравится ей лицо Нины, запавшие глаза, обтянувшийся нос… и все снова, снова.
Наконец она поставила машину на свое обычное место.
Первым подбежал Анатолий.
— А Нины нет? Да?
— Толечка, не волнуйтесь. Операция прошла хорошо. Гной весь убрали. Пока она еще тяжелая, лежит в реанимации, а дальше видно будет, как судьба распорядится. Мы сделаем все, что в наших силах, и, я думаю, все окончится благополучно…
— Значит, из очереди я могу уходить? Подошли и все остальные.
— Перекличку не делали?
— Какая сейчас перекличка? К утру сделаем. Ну что? Не привезла обратно? Ясно.
Лариса оглядывалась по сторонам. В одной из групп среди мужчин возвышался Станислав.
«Ну, естественно, ничего другого и быть не могло. Иначе это уж полный развал личности, полная деградация. Если по правде говорить, он и в этом виде намного лучше большинства здешних экземпляров. Да, надо сказать, Дима тоже не лыком шит. Поехал. А после больницы как-то примолк. Где же он? Наверное, в свою очередь пошел. Если бы не он, я бы, конечно, не вернулась. Не вернулась? Лукавлю. Сама с собой лукавлю…»
— Спасибо, Стасик. Все в порядке. Я уже на месте.
— Ваши места — ваши проблемы, я…
— Я просто хочу сказать, что ты можешь ехать домой.
— А себе место я и сам найду. Разберусь, где мне лучше и покойнее.
Она отошла от него, и Стас вновь вписался в круг мужчин.
Лариса села в машину. Вскоре появилась Тамара, потом Валерий, и для полного комплекта последнее место в машине занял Дима.
Тамара долго рассматривала сквозь стекло очередь и наконец пришла к какому-то выводу:
— Смотрите, как меняется лицо очереди ближе к записи. Валерий. Конечно. Сейчас другие люди пойдут. Дима. То есть? Не понял.
А все поняли сразу. То ли он не расслышал, то ли унесся в мыслях куда-то далеко.
Валерий. Ты на себя будешь машину записывать?
Дима. На себя. У меня давно уже ее нет.
Валерий. И я на себя. И эти милые дамы на себя. Лариса, у тебя ведь муж владелец этой машины?
Лариса. Да.
Валерий. Нам просто. Мы в очередь встали, на себя и записываем. Сейчас места займут настоящие покупатели вместо подменявших. Вон, смотрите, стул появился. Это значит, что привезли какого-то малоподвижного покупателя — бабушку, дедушку… Побегу в очередь, надо хоть посмотреть, что за люди.
Тамара. Лариса, а у вас в больнице сейчас не меньше работы?
Лариса. Почему? С какой стати?
Тамара. Шефа нет.
Лариса. Да господь с тобой! Что уж, я так много значу? Все идет своим чередом. Может, какую плановую операцию и задержат, так просто из уважения ко мне, чтоб не обижать.
Тамара. А в праздники работы меньше?
Лариса. Ну, поменьше, но все равно много. Больные же… Вернее, болезни не отдыхают. А экстренной хирургии больше, чем в будни.
Тамара. Наверное, за счет пьяных?
Лариса. Да нет. Больше всегда боимся, чем обычно. А праздники больнице очень нужны.
Тамара. Из-за того, что больше работы?
Лариса. Для молодых хирургов и это важно. Но главным образом за это время, за эти дни больница разгружается, белье поднакапливается, плановые больные не ложатся — без праздников больница бы сгинула.
Дима. Праздники, наверное, всюду нужны, не только в больницах. Потому человечество и обратилось к их помощи. Но, с другой стороны, не дай Бог в тяжелом состоянии оказаться в больнице во время праздников.
Тамара. А я бы сейчас поспала. Лариса, как ты смотришь на это? У тебя здесь можно?
Лариса. Так же, как и в прошлую ночь. Сидя, так и вчетвером можно. А я бы почитала. Фонарик хороший. Его хватит до утра?
Дима. До утра хватит, до рассвета. Но не читать же всю ночь, любезнейшая Лариса Борисовна.
Лариса. Когда вы нарочито стандартно говорите, мне кажется, что вы просто ерничаете.
Дима. Почему «вы»?
Лариса. Черт его знает. Должно быть, естественная реакция на «любезнейшую». Читать-то у меня ничего нет.
Дима. Могу предложить Шекспира.
Лариса. Давай Шекспира. «Ричард III»? Читала когда-то. Совсем ничего не помню.
Дима. А я вот перечитал и подумал: зачем еще и сейчас люди пишут, когда Шекспир уже давно все написал?
Лариса. Все?!
Дима. Все! Я вот иногда пописываю понемногу себе в ящик, а тут перечитал «Ричарда» и подумал: зачем я пишу, зачем другие пишут?
Лариса позвонила в больницу. В реанимации сказали, что больная еще на аппарате, что дыхание пока не восстанавливается, а давление держится хорошо. Дренажи тоже функционируют нормально. Сказали, что отклонений от обычного течения подобных перитонитов нет.
— Дима, а может, расскажешь что-нибудь? Какой-нибудь эпизод из прошлого. Только не анекдот. Анекдоты мне осточертели.
— Как ты считаешь, можно ли по заказу вспомнить что-нибудь интересное?..
— Ты москвич?
— Москвич.
— Коренной?
— И даже родители в Москве родились.
— Что ты до войны делал?
— Учился в начальных классах среднего учебного заведения.
— Да не дури ты! Это ерничание мне уже давно поперек горла стоит. Ты лучше скажи, летом тебя в пионерские лагеря посылали?
— Нет. Меня родители на дачу вывозили.
— У вас своя была?
— Снимали.
— А где?
— В разных местах. Меняли дачи.
— А я в Валентиновке жила.
— И мы там жили один раз. После первого класса. Твое существование тогда еще не началось.
— Где же ты жил?
— Я и не помню совсем, ни названий, ни как дача выглядит. Помню, мы, малыши, водили компанию с великовозрастными шести-семиклассниками. Для них уже возникла проблема пола. Вечерами их сверстниц приглашали на танцы еще более великовозрастные. И вот наступал вечер, с разных сторон неслись патефонные мелодии. А пластинки у всех одинаковые были. Ты их, наверное, и не знаешь. Та-ра- рараррара-та-ра-та-рара…
— Знаю, конечно, «Рио-Рита».
