но смех уже не был искренним.
— Ну хорошо, — сказал он, гладя ее прекрасные черные волосы, тронутые узенькой полоской седины — особый знак, который был у нее всегда. — Можешь меня не благодарить.
Он мягко отодвинул ее от себя и еще раз поцеловал в лоб.
— Ну иди, — сказал он. — Я хочу побыть один.
Она хотела нагнуться за лежащим на полу Бичом, но он ей не позволил. Он сам поднял его и вложил в маленькую ладонь.
— Иди, иди…
Он остался один. Постояв в задумчивости, он начал ходить взад-вперед.
Происходило что-то странное. Соединив в своем разуме подспудные, неуловимые нити, он вдруг осознал, что с какого-то момента вокруг ощущается чужая аура. «Что это? — прислушался к себе и к миру Посланник. — Наверняка ничего хорошего, нужно быть бдительным. Остерегаться».
Но чего?
Он поднял голову, будто принюхивался, и снова стал ходить.
Формула Послушания не ослабла, поскольку это невозможно. Она была попросту разрушена. Скоро Илара полностью освободится.
— Дорлан-Посланник, — сказал, как бы про себя, Бруль. — Мертвый Мудрец ожил. Следовало догадаться раньше.
Дорлан медленно взошел на галерею.
— Приветствую тебя, Бруль, — сказал он. — Сегодня необычный день. Двое могущественных вместе.
Бруль спокойными размеренными шагами продолжал расхаживать по залу.
— Вместе… — задумчиво произнес он. — Но плечом к плечу или лицом к лицу? Приветствую тебя, мастер.
— Зависит только от тебя.
— То есть?
Дорлан сел на высокий каменный трон. Бруль остановился перед ним.
— Я снова жив силой любви, — сказал Дорлан. — И хочу забрать у тебя ту девушку, Бруль.
Они смерили друг друга взглядами.
— Помнишь, Бруль, как я тебя учил? О мечах и молотах?
Внезапная тень промелькнула на угрюмом лице Бруля. Он склонил голову в легком поклоне:
— Помню, мастер.
— Вот и хорошо. Но тогда я ошибался. Не знаю почему, но я больше не верю в философию меча и молота.
Бруль нахмурил брови.
— Я знаю, — медленно сказал он. — Не понимаю только почему?
Дорлан молчал. Наконец он произнес совершенно иным тоном:
— Ты должен отдать мне Илару, Бруль.
— Почему?
— Потому что есть человек, который ради нее переступил через самого себя.
— Скажи, мастер, — глухо произнес Бруль, — почему тебя в последнее время волнуют такие мелочи? Ты завершил работу над своим вкладом в Книгу Всего. Твой труд непостижим, и теперь ты снова встаешь рядом с Шернью, желая воспользоваться силой Полос ради достижения мелких и незначительных целей. За что борешься, Великий Дорлан? Скажи, за что?
— За добро, Бруль.
Бруль нахмурился:
— За добро? Его не существует, Дорлан. И тебе об этом известно.
Дорлан покачал головой.
— Его не существует, — повторил Бруль. — Почему ты пытаешься отождествлять Светлые Полосы с добром, если Темные, по твоему мнению, не являются злом? Когда ты делал выбор, перед которым когда-то оказывается каждый из нас, ты решил, что зла нет, есть лишь несовершенство. Теперь ты противопоставляешь ему добро? Какой в этом смысл? Нет добра, мастер! Кто же, как не я, всю жизнь пытавшийся познать зло, может знать это лучше всех? Равновесие Шерни основывается на ее
Самый Могущественный все еще качал головой.
— Если даже мы решим, — медленно сказал он, — что мир — это карта зла, то на ней все равно есть острова и островки добра, Бруль.
— Острова добра остаются лишь частью карты, — возразил тот. — Частью зла, мастер. ОНИ — ЗЛО!
Дорлан встал.
— Тогда — сразимся.
На этот раз Бруль покачал головой.
— Ты изменился, мастер, — сказал он. — Ты низко пал. Ты забываешь, что мудрец никогда не сражается ради самой борьбы. Он всегда сражается во имя чего-то и должен знать, чего именно. А во имя чего хочешь сражаться ты?
— Я уже сказал: ДОБРА. Во имя любви, если пожелаешь.
Бруль чуть не схватился за голову.
— Ради Шерни, мастер! Для тебя это одно и то же?
Внезапно он вытянул руку и прошептал какое-то слово. В его руке сверкнул черный меч.
— Вот мое оружие. Я буду сражаться злом. За право на существование малого зла, сущности которого ты не понимаешь.
Дорлан поднял руку:
— А я буду сражаться добром за добро. Вот мое оружие.
В его руке блеснул длинный золотой меч.
— И что ты мне этим доказал, мастер?
— Что добро существует, только и всего.
Бруль хрипло рассмеялся:
— Так сразимся же!
Лязгнули скрещенные клинки. В одно мгновение меч Дорлана почернел и со свистом взмыл в воздух. Бруль вытянул руку. Оружие мгновенно прильнуло к ней.
— Вот она, борьба добра со злом, — сказал он вовсе не торжествующе, скорее с горечью. — И что же мы видим, Дорлан? Двойное зло?
Дорлан молчал.
— Добро никогда не побеждает, мастер, — говорил Бруль. — Добро не имеет права сражаться, ибо, сражаясь, оно превращается в зло. Борьба сама по себе зло, Дорлан. Не бывает священных войн. Почему ты никак не можешь этого понять?
Он бросил на пол мечи. Послышался чистый звон.
— Твои острова добра я называю малым злом, мастер. Я стараюсь, чтобы его становилось больше, и таким образом вытесняю большое зло. Но не сражаясь, так как это — гибельно.
Он грустно кивнул.
— Любовь? Чтоб тебе никогда не увидеть, какой она может быть «доброй»! Может быть, моя любовь к этой девушке лучше той, которую ты защищаешь. А теперь иди, мастер.
Неожиданно он опустился на колени и в последний раз поклонился своему учителю. Потом встал.
— Иди, Старец. И никогда не возвращайся, если однажды ушел.
