'Левидов с необычайным тактом и заботливостью, почти как нянька, хлопочет около меня. Раз в 2-3 дня я по его настоянию захожу к нему, и он всегда находит слова ободрения, и когда даже говорит о постороннем, то так, что я ухожу повеселевшим и успокоенным...'
Когда счастье улыбалось Кржижановскому, Левидов ходил как именинник и повторял: 'А, я говорил...'
Предполагалась небольшая, на полчаса, передача по радио о творчестве Шекспира; Левидов, согласовавшись с представителями от радио, поручил С. Д. написать очерк. Случилось то, что весьма характерно для творческой практики Кржижановского. Он написал очерк не столько по заданию радио, сколько по внутренней потребности высказаться о том, что в Шекспире было интересно и дорого лично ему. Передача не состоялась, но Левидов заставил автора переделать очерк в статью, отдал ее в редакцию журнала 'Литературный критик'. Так появились в этом журнале 'Шаги Фальстафа', 'Контуры шекспировской комедии' и другие работы. С. Д. написал двенадцать работ на шекспировские темы и, сам того не замечая, превратился в шекспироведа. Не было ни одной шекспировской конференции, на которой Кржижановский не выступил бы с новым докладом, освещающим новые участки в творчестве великого драматурга.
Контакт с 'Литературным критиком' продолжался вплоть до закрытия этого журнала. Из библиотек, по распоряжению свыше, а может быть, и 'страха ради', были изъяты из обращения все номера журнала. Когда в пятьдесят седьмом году мне во время работы над архивом понадобилось обратиться в Ленинскую библиотеку с требованием необходимого номера, пришлось получить специальное разрешение.
Работа над комедией 'Поп и поручик' проходила легко и весело. Положенная в ее основу ситуация давала возможность включить в сюжет ряд веселых остроумных комедийных конфликтов. Император Павел I, недовольный поведением некоего поручика и некоего попа, дал приказ: быть поручику попом, а попу поручиком.
Левидов посоветовал С. Д. переработать пьесу в музыкальную комедию, показал ее режиссеру московской оперетты Покровскому[131]. Комедия понравилась. Музыку заказали Сергею Никифоровичу Василенко.
Чтение комедии в Союзе писателей имело шумный успех. О пьесе стало известно руководителю Вахтанговского театра Рубену Николаевичу Симонову. Познакомившись с комедией, Симонов заявил, что пьеса написана математически точно, из нее нельзя выбросить ни одного слова и он ее не выпустит из рук: это как раз то, что ему нужно. Состоялось новое чтение в студии Вахтанговского театра. Присутствовал весь коллектив, в том числе художник и музыканты. Хотя успех был заранее подготовлен, но он превзошел все ожидания. Говорили, что стихи и проза на одном уровне и что каждая самая маленькая роль индивидуализирована и
Поступили требования на комедию от пяти провинциальных театров, в том числе и от харьковского. А с заключением договора дело затягивалось.
Пока столичные и провинциальные театры оспаривали право первой постановки, Кржижановский получил из Союзкино предложение ознакомиться со сценарием мультипликационного фильма 'Новый Гулливер' и изменить его по форме и содержанию.
В течение трех дней Кржижановский придумал два варианта 'Гулливера' и изложил их в Союзкино. Режиссеры сидели с раскрытыми ртами, признали, что он распрямил тему во весь ее рост, что это перекрывает их сценарий, но так как старый сценарий уже в производстве, типажи и декорации уже готовы, то придется вернуться к первоначальному сценарию, углубляя и уточняя его новыми образами и словостроем.
'Я еле удержался, - писал мне С. Д., - чтобы не сказать, что за тему о Гулливере не следовало браться лилипутам, но что-то дерзкое сказал. А после этого смирился и принял трудные предложения'.
В дальнейшем режиссерам не хотелось признавать авторства Кржижановского, но к старому варианту вернуться тоже нельзя было. А С. Д. смеялся: 'Все-таки я их отравил'.
Работая над 'Гулливером', он попутно предложил свою оригинальную тему 'Машина времени', она понравилась, и с одобрения Союзкино он написал сценарий. Но заключать договор в Союзкино не торопились. Автор понял, что пробиться с самостоятельным, оригинальным сценарием на экран кино так же трудно, как попасть из редакций издательства в печать.
Деньги, полученные за 'Гулливера', вывели его из материального тупика и дали возможность провести летний отдых на юге. В это лето он жил в Одессе на Большом Фонтане в семье моей матери и сестры.
Большой Фонтан издавна был любимым местом многих писателей. Здесь отдыхали Бунин, Куприн, Олеша, Вишневский, Ольга Форш, Гроссман, Щепкина-Куперник. Здесь проводил лето Всеволод Мейерхольд с женой Зинаидой Райх. На большой, обращенной к морю террасе соседнего с нами дома писателя А. М. Федорова проводились литературные чтения. Тут читал Бунин своего 'Господина из Сан-Франциско', читала свои ранние прелестные стихи Вера Инбер. Именно это место Большого Фонтана так поэтически описал Паустовский в своей повести 'Годы больших ожиданий'.
Дом, в котором мы теперь жили, стоял на высоком обрыве у самого моря. Ритмичный шум прибоя, морской воздух и дружеские, полные уважения отношения всех членов семьи к Сигизмунду Доминиковичу создавали хорошие условия для лечения нервов и общей поправки здоровья. Он жил надеждой на художественный и материальный успех 'Попа и поручика' - эту настоящую козырную карту. Отдыхал, как обычно, работая над небольшими новеллами и очерком об Одессе 'Хорошее море'...
Через два года в том же приветливом доме происходило нечто иное. Мы с С. Д. сидели вечером на террасе. У нас в гостях был Юрий Карлович Олеша с женой Ольгой Густавовной. Писатели только что познакомились; завязалась беседа на волнующие литературные темы. Неожиданно на террасу вошел незнакомый мне человек. Извинившись, он объяснил, что приехал к Юрию Карловичу поговорить с ним о деле, и вдруг сказал: 'Арестован Бабель'. Беседа оборвалась. Помолчав несколько минут, гости ушли к Олеше; мы с С. Д. остались с только что услышанной новостью. Бабель - талантливый писатель, умный, хороший человек. Новая жертва ежовщины, страшной власти, уничтожавшей тысячи невинных людей, жертва времени, по жестокости не имеющего себе равного во всей истории России.
В 1937 году были арестованы и мужья обеих моих сестер...
Возвращение в Москву не оправдало надежд, не принесло радости. Театры, оспаривавшие право первой постановки 'Попа и поручика', вдруг замолчали; переговоры и связи прекратились. Трудно было понять, что, собственно, произошло. Самолюбие мешало Кржижановскому расспрашивать о причине краха. Вывод был ясен: проникнуть на сценическую площадку так же трудно, как попасть на экран кино или в печать. В правильности этого вывода он окончательно утвердился, когда выяснилось, что постановку 'Евгения Онегина' в Камерном театре, как я уже раньше рассказывала, тоже постиг крах.
'Самсон не боролся со своей мельницей. Он отращивал свои волосы, а может быть, и то, что под ними: мысль'.
Кржижановский продолжал писать. Он не мог не писать, также как пчела не может не откладывать мед, даже если убраны соты. Это были новые новеллы, которые он предполагал объединить в сборник 'Чем люди мертвы'. Работа была для него опасением. Он жил уединенно, избегая встреч с людьми и не заводя новых знакомств. Правда, одно неожиданное знакомство-встреча внесло тепло в его жизнь, но и то быстро рассеялось. С. Д. продолжал еще встречаться с Василенко: они вместе подготовляли монтаж 'Попа и поручика' для радио. Кржижановский приехал однажды во Влахернское. Василенко угостил его великолепным со льдом квасом и гениальным с пылу с жару Филатовым. Сперва Владимир Петрович косился на С. Д., говорил как сквозь стену, но не то третий, не то четвертый парадокс заставил его распахнуть дверь.
Кончилось тем, что Филатов увел его в свою комнату, читал свои стихи, робко и взволнованно, как ученик, взяв с него слово, что он еще приедет и вообще они будут видеться. Но даже это знакомство Кржижановский не закрепил. Встречи с людьми были для него болезненны. Он чувствовал себя
