помешают.
Тимофей, подметая пол, спросил, как себя чувствует его сестра — Витькина мать. Витька, не отрывая глаз от цыганки, ответил, что жива и здорова.
Ружа казалась смущенной, она говорила сбивчиво:
— Вы вправе презирать меня. Но я… я стала рабой своей страсти. Я вся как есть перед вами. Вы мне каждую ночь снитесь.
Лицо Энно оставалось каменным.
Официант неслышно расставил закуски, тарелки. Хлопнула пробка от шампанского. Ружа, вздрогнув, рассмеялась. Офицер выхватил у неловкого официанта бутылку, наполнил фужеры.
Первые бокалы выпили до дна.
— Вам можно позавидовать, — сказала Ружа. — По-русски говорите, как настоящий москвич.
— Отец позаботился. Мы жили в Прибалтике, в замке. Русских там предостаточно. Среди них детство провел. Великолепный был замок — лес, пруд… Советы пришли и отобрали. Да ненадолго.. Мне все вернут на веки вечные.
Он снова налил вино в бокалы и, чокнувшись, залпом выпил.
Тимофей толкнул Витьку в плечо:
— Погостевали и хватит. У нас охрана.
— Я никого не вижу, — сказал Витька.
— Они там, — и Тимофей показал на потолок. — Пока господ офицеров нет, они в бильярдной шарики гоняют.
— Дядечка, дай музыку послушать, — взмолился Витька. — Хоть еще немножечко.
— Только замрите…
Рейнхельт еще выпил бокал шампанского. Ружа пододвинулась к нему ближе, положила ладонь на его руку, с мягким упреком сказала:
— Прошу вас, не надо так много пить.
Слова ее озадачили Рейнхельта, он долго вглядывался в лицо девушки, что-то соображая.
— Непостижимая ты, Ружа, — сказал Рейнхельт. — Впервые встречаю столь наивную… Нет, ты всерьез просишь не пить?
— Как сестра, прошу, как верный друг, умоляю, не пейте.
— Отдыхаю, Ружечка, отдохнем вместе. Три месяца в непрерывных боях что-нибудь да значат!.. — Рейнхельт выпил еще бокал шампанского: — Эй, официант, подай нам семиструнную.
Взяв гитару, аккуратно протер белоснежным платком:
— Согрей песней душу, пожалуйста.
Ружа оживилась:
— Для вас с удовольствием.
Ружа запела. То была не песня, а трогательный интимный разговор с кем-то:
Голос ее дрожал, прерывался, временами в нем слышались стоны, жалобы. Ежик приметил, что даже офицер расчувствовался.
Вдруг, опустив голову на стол, Ружа зарыдала.
Рейнхельт вначале растерялся, потом, склонившись, участливо спросил:
— У тебя горе?
Опа долго не отвечала. Открыла сумочку, отвернувшись, попудрилась. Доверчиво взглянула на Энно, порывисто произнесла:
— Детство вспомнила… Все, что потеряла, что отняли, вспомнила.
— Вы очаровательны, Ружа. — Он с готовностью наполнил бокалы: — Расскажите подробнее о себе.
— Отец под Сухуми имел усадьбу, виноградники, крупным виноторговцем был. Все отобрали, с сумой по миру пустили.
Рейнхельт поднялся, заложил руки за спину, обошел стол. «О себе рассказывает естественно, — размышлял он. — Будем в Сухуми, каждое слово проверю. А сейчас?.. Расстрелять никогда не поздно. Поручу полиции проследить, где бывает, с кем встречается, кто она в действительности».
Вслух сказал:
— Верьте мне, все наладится. В походе на Восток каждый из нас ищет свое: одни — жизненного пространства, другие мстят за то, что их вышвырнули из насиженных гнезд, вынудили где-то прозябать. Обещаю вам вернуть отцовские виноградники, потерянную усадьбу. Мы отомстим за кровь близких вам людей. Отомстим!
— Спасибо, Энно. А пока я собираюсь поступить на швейную фабрику.
— Повремени. Я что-нибудь другое придумаю. — И он взглянул на часы: — Прошу прощения. Мне пора, служба.
Бросив на стол деньги, он взял Ружу за руку, и они вышли из казино.
Чуть подождав, на улицу выбежали Сашко и Витя. На углу Энно и Ружа расстались.
Опустив голову, не замечая прохожих, цыганка медленно вошла в городской парк с ажурной чугунной оградой.
Сашко шепнул другу:
— Карауль у входа.
— Угу.
Парк находился в запустении, буйно пахло прелыми листьями, в голых ветках тоскливо свистел ветер, каркали вороны.
Ежик свернул на боковую дорожку, где гуще росли деревья. Цыганка обернулась, настороженно оглядела пустые аллеи. Ствол дуба спрятал Сашко. Уверившись в безопасности, она подошла к летней эстраде.
Мальчик, пригнувшись, перебегал от дерева к дереву, подкрался к эстраде с другой стороны, выглянул из-за угла: цыганки нигде не было.
Притаился у стены, ждал. Внезапно она вылезла из-под сцены с тяжелой корзиной. Когда Сашко высунулся вторично, она скрылась.
Ежик смекнул: направилась в дальнюю часть парка, туда, где растут черемуха и боярышник. Действительно, среди низких густых кустарников замелькал ее яркий платок.
Метров двести Ружа прошла вдоль ограды, потом пригнулась и вдруг очутилась по ту сторону забора.
Сашко быстро нашел лаз, которым она воспользовалась.
Парк выходил к самому морю. Берег был крутой, скалистый. Следуя дальше за Ружей, Сашко выбрался на Приморский бульвар, который тянулся вдоль длинного ряда старинных кирпичных домов.
Эту часть города, примыкавшую к порту, немцы подвергли массированной бомбежке. Почти вся улица была в развалинах. Мальчик не спускал глаз с Ружи.
В порту прозвучал орудийный выстрел. «Что это?» — удивился Сашко и невольно прижался к стене дома. Немного подождал. Выстрелов больше не было. Посмотрел вперед и обомлел — улица была пуста.
Подбежал к каменной высокой ограде, у которой только что была Ружа. Здесь помещался санаторий для больных костным туберкулезом. Раньше Ежик с дружком зарился на растущие там персики, яблоки, груши, редких сортов виноград. Как ни ухитрялись перемахнуть через ограду, не могли. Знал он и другое: в самом начале войны санаторий эвакуировался.
