и гранита. Время покрыло голые бока и вершины их тонким слоем пыли, по которым стелются изумрудные мхи — несравненное украшение их.
При подошве утесов, посреди ужасов разрушения местами видны небольшие пашни, местами сельские домики, окруженные орешниками, каштанами, абрикосами, жужубами и виноградными лозами. Ручей, стремясь по каменьям, то падает с гранитных обломков в виде каскада, то скрывается под основаниями утесов.
Сие слияние дикости с нежностию, соединение ужасных видов с приятностию, величественный беспорядок — произведение могущественной природы, — торопливо записывал Иакинф в свой путевой журнал, — не увлекает человека к восторгам, но льет в душу сладостное чувство меланхолии'.
Посередине ущелья, на самой высшей точке перевала, стояла древняя крепость Цзюйюнгуань. Иакинф решил задержаться на несколько часов, чтобы осмотреть старую крепость и примыкающий к ней участок Великой стены. Собственно, крепость и была заключена между двумя линиями Великой стены, которая тянулась на северо-восток и на юго-запад по склонам и вершинам гор. Путеводителем был бошко.
По рассказам бошка, крепость с древнейших времен считалась первою твердынею Поднебесной на северных рубежах. О ней упоминал уже философ Ле-цзы. Это за четыре века до Рождества Христова, прикинул Иакинф.
Он задумчиво стоял у подножия крепостных стен. Видно, время и длительный мир на северных границах медленно и нечувствительно произвели разрушение большее, нежели сильный неприятель: в бастионах чернели отверстия, в стене зияло множество глубоких трещин.
Но освещенная солнцем, издали Великая стена всюду представлялась целою. Каким-то сказочным чешуйчатым драконом изгибалась она по высочайшим каменным вершинам, заслоняя собою Пекин от северных народов. Иакинф смотрел, как она тянулась по гребням, делала зигзаги то в одну сторону, то в другую, всюду покорно следуя рельефу гор, то ползя по пологому склону, то вдруг взбираясь на неимоверную крутизну исполинскими, почти вертикальными ступенями. Видно, строители всюду держались правила вести стену по вершинам хребтов, стремясь создать сплошное неприступное сооружение, безо всяких проходов.
— Стена сия называеца фунутреная, — пояснил бошко. — Фунешняя тебе Калган ходи еси.
— А какова ее высота?
— Двадцати фута.
— А толщина?
— Около пятниацати.
По внутренней лестнице, проделанной с южной стороны, они поднялись на самую стену. Верхний настил был сделан из нескольких слоев крупного кирпича. Если бы не квадратные башни, которые возвышались через несколько десятков сажен по всей длине стены (они-то и создавали издали впечатление чешуи), то по ней могла бы свободно проехать повозка, запряженная тройкой лошадей.
Внутренность стены, по словам бошка, была заполнена плотно утрамбованным щебнем, но сама стена сложена из тесаного белого гранита и издали, особенно на солнце, казалась действительно белой. Вблизи же цвет у нее был какой-то античный. Китайцы очень точно передают его словом 'фа-хуан', что означает: и не белый и не желтый, а желтеющий.
Огромный, извивающийся по утесам вал Великой стены, опаленной солнцем, исхлестанной ливнями, прокаленной морозами, обвеянной жгучими ветрами пустыни; неприступный плацдарм Цзюйюнгуаня, развалины укреплений, встречающиеся на каждом шагу; уцелевшие сторожевые башни; разбросанные по дороге через каждые пять ли здания военных караулов с вышками, на которых в случае тревоги зажигались сигнальные огни, — все здесь ввергало в задумчивость, все невольно напоминало воинственное прошлое Китая, его веками не прерывавшуюся борьбу с бранелюбивыми северными соседями.
В молчаливом изумлении смотрел Иакинф на этот грандиозный памятник гигантских трудов и вместе злосчастной судьбы Китая, всегда бывшего жертвою междоусобных браней или лакомою добычею внешних врагов.
Мысли Иакинфа невольно переносились к далекому прошлому. Ему отчетливо представилась та оживленная картина, какую можно было увидеть тут во время постройки Великой стены. Ему виделся кипящий муравейник рабочих — измученных, усталых, таскающих на гибких бамбуковых коромыслах кирпичи, известь, воду, бревна, глыбы гранита. Он где-то читал, что для постройки стены одновременно употреблялось до миллиона рабочих.
Припомнились вычисления математика Баррова, посетившего Китай вместе с английским посланником лордом Макартнеем лет пятнадцать назад, в 1793 году. Подсчитав общее количество домов в Англии и Шотландии и положив на каждый дом в среднем по две тысячи кубических футов, Барров пришел к выводу, что все строения Англии и Шотландии не имеют столько камня, сколько одна Великая китайская стена.
У подножия стены у Иакинфа произошел любопытный разговор с бошком. Желая его подзадорить, Иакинф высказал сомнение, не является ли Великая стена плодом не только титанического труда многих поколений китайцев, но и вместе доказательством их трусости.
Иакинфа занимало, что скажет в ответ бошко. Ведь тот был как бы живым воплощением и завоевателей и покоренных. Он — маньчжур и, следственно, сын воинственного северного народца, покорившего Китай полтораста с небольшим лет тому назад. Но, по образованию, по воспитанию, по всем привычкам своим это был уже настоящий китаец.
Бошко удивленно посмотрел на Иакинфа.
— Нету, нету! — сказал он убежденно. По его словам, мысль оградиться от набегов кочевых народов была свидетельством не трусости, а, скорей, сообразительности оседлых китайцев. — Китайца така думай была: варвар сам стена ходи можина, однакэ кони тащити ннлизя. А без кони ихани воина нету.
Иакинф задумчиво смотрел на эти древние стены, освещенные сейчас багряным закатным солнцем. Да, конечно, размышлял он, такая стена неприступна для конницы степных народов-пастухов. Да и положение всего ущелья могло считаться надежною преградою вторжениям неприятеля.
Иакинфа всегда интересовала история, немало он читал и по истории войн. И сейчас, глядя на это единственное в своем роде произведение рук человеческих, он старался припомнить что-нибудь подобное на западе. И сооружено-то это все в глубокой древности! В те времена, когда искусственная оборона с помощью окопов и вовсе не была известна или употреблялась в великом несовершенстве. Впрочем, древность представляет нам подобные, хоть и более слабые, опыты и у египтян, и у мидян, и у сириян. Да и в Европе есть тому доказательства. Он читал, что по повелению римского императора Севера бриттами была воздвигнута стена от Карлилля до Ньюкастля длиною в восемьдесят английских миль. Иакинф усмехнулся: сколь незначительно это, впрочем, довольно крупное по европейским масштабам, сооружение римлян перед Китайскою стеною! Она-то тянется не восемьдесят, а две с половиной тысячи английских миль! Четыре тысячи верст и шестьдесят тысяч сторожевых башен! 'Однако, — тут же подумал Иакинф, — ведь не удержала же эта хваленая стена ни монголов, ни маньчжуров от вторжения в Китай!'
Он так и сказал стоявшему рядом бошку.
— А тебе знай нада: даже Чингисхан ничево тут наделай не можина. Стена лезыти не можина, назад хади еси, — ответил тот.
— А как же он проник в застенный Китай?
— Обходана пути. С запада, через Кукунор.
— А маньчжуры?
Оказывается, и маньчжуры не могли взять Цзюйюн-гауня и ворвались в Китай на востоке, через Шаньхай-гуань. И то хитростью. Подкупили китайскую стражу, и та открыла им ворота крепости.
— Но отчего же теперь стена не поддерживается? — спросил Иакинф, указывая на башню, у которой они стояли. Башня обвалилась, в стене во многих местах виднелись зияющие провалы.
— Сечасы мынгула уже не стырашина.
— Отчего же? Я давно собирался вас спросить, господин бошко, что же случилось с этим народом? Ведь монголы — прямые потомки древних гуннов. А те перелезали через горы, являлись неожиданно, оглашали далекие границы бряцанием своего оружия. Да и при Чингисе монголы наводили ужас на весь мир. А вот теперь мы проехали всю Монголию и убедились, что они более походят на кочующих пастухов, нежели
