других вещей святилища, на ней не было пыли. Джой не могла сопротивляться движению собственных пальцев, обводящих серебряные и золотые инкрустации; крошечная картина, вырезанная на крышке, изображала каноэ на реке, окружённой горами и лесом. Без раздумий Джой подняла крышку.
Из шкатулки полилась прекрасная весёлая мелодия, похожая на народную музыку, незнакомая, но странно очаровательная. Джой подняла голову и закрыла глаза, чтобы вслушаться в звучание. Эта была одна из тех мелодий, что пробуждала радость, счастье и желание танцевать, Джой чувствовала, как постепенно рассеивается её меланхолия. Мелодия как раз пошла по второму кругу, когда музыка внезапно оборвалась захлопнувшейся крышкой шкатулки.
Джой поняла, что Люк подошёл к ней, лишь тогда, когда ощутила тяжесть его прикосновений. Рука с силой легла на музыкальную шкатулку, показывая, что не стоит её трогать, дыхание Люка коснулось волос. Её первой мыслью было вырваться и убежать от его практически невыносимого присутствия, но он не выпускал ни её, ни музыкальную шкатулку.
— Я бы предпочёл, — сказал он тихо, — чтобы ты не трогала вещи на этом столе.
Её сердце ёкнуло, но не из—за еле слышимого гневного предупреждения в голосе Люка, а из—за его волнующей близости. Джой колебалась, не зная, что предпринять: оттолкнуть, что могло привести к конфронтации с ним, или остаться абсолютно неподвижной, надеясь, что уйдет сам; каждый дюйм её тела чувствовал настойчивое давление его бёдер на ягодицах и волевого подбородка около виска.
Голос Люка прозвучал рядом с её ухом, отзываясь во всём теле, пока он забирал музыкальную шкатулку.
— Больше не трогай её, — в течение долгого напряжённого мгновения казалось, что он вовсе не собирается выпускать её, но затем отстранился. — Пожалуйста.
Последнее слово по характеру напоминало запоздавшую мысль, пришедшую внезапно в голову, однако это умерило огонь негодования Джой. Она быстро развернулась к Люку лицом, вжимаясь спиной в стол так, как он секунду назад прижимался к ней.
— Я сожалею, что притронулась к чему—то, чего не следовало касаться, но я не собиралась причинять вред и ничего не испортила, — она вздёрнула подбородок и смело встретила его пристальный взгляд. — Не стоило так вырывать из рук.
Лицо Люка, выражающее твердость, граничащую с враждебностью, сменилось на обычную прохладную отстраненность. Джой была почти благодарна за безопасное расстояние, образовавшееся между ними. Это могло сработать, если б не её расшатанные нервы.
— Разве я вырывал из рук? — слова Люка были такими же отстраненными, как и выражение его лица, но Джой практически ощущала саркастические интонации в голосе. Выбрав момент, она переместилась подальше от него и от стола, ища более нейтральное место. Она наблюдала за его лицом, когда он двигался к полкам, где прежде стояла она, пальцы Люка ещё раз прошлись по музыкальной шкатулке, затем потрогали один из чёрных локонов на расческе.
Едва различимая перемена произошла в нём, но Джой знала, что это не игра её воображения. С задумчивым взглядом Люк поднял и обмотал волосы с расчески вокруг пальца. Резкие линии лица смягчились, по узким губам скользнуло легчайшее подобие улыбки.
— Кому они принадлежали? — вопрос вырвался сам собой, когда Джой поняла, что ей просто необходимо узнать, почему они вызвали проблески такой… нежности на лице Люка. Она уже приготовилась к возвращению его ледяного гнева, но ничего не произошло. Напротив, казалось, он находился где—то далеко, чтобы расслышать её слова, ответ прозвучал не сразу и как бы издалека.
— Моей матери, — Люк больше ничего не сказал, раскручивая тёмные локоны с пальцев, он почти что благоговейно закрутил их обратно в щетинки расчески.
Джой расслабилась, прислонившись к полкам позади и сделав глубокий вздох, который, казалось, отпускал весь годовой запас накопленного напряжения. Вопрос за вопросом громоздились друг на друга, требуя их озвучить, но она подавила их. Странная мягкость в поведении Люка стоила проявленного терпения, сейчас он мог поделиться с ней чем—то, что невозможно было бы вытащить из него никакими вопросами. Как будто ощущая её сосредоточенность, Люк повернулся к ней. В нём ещё чувствовалась прежняя незащищенность, но теперь он действовал осмотрительней.
— Моя мать умерла давным—давно. Когда я был ещё мальчишкой. Это, — он коротко махнул в сторону стола, — всё, что осталось в напоминание о ней, — его мимолётное движение после практически абсолютной неподвижности заставило Джой переместиться, сохраняя дистанцию. Запах дерева и книг в кожаном переплёте ударил ей в ноздри.
— Мне жаль, — возможно, слова были неуместны, но искренни. Они пробудили в Джой боль собственной утраты, когда она была совсем маленькой. За тот короткий период, что Джой знала Люка, он прежде не упоминал о своей семье. Он никогда не говорил о родителях, да это и не казалось важным. Теперь же обрело весомое значение. Эта мелочь делала его похожим на неё. Теперь она знала, что мимолётная мягкость в выражении его лица была неподдельной.
Болезненный комок, образовавшийся в горле, был вызван не только воспоминанием о собственном горе, но и сопереживанием его потере. Это пугало, делало её уязвимой тогда, когда она не могла позволить себе быть таковой, но и в этом был свой небольшой плюс. Даже Люк не был лишён эмоций и прошлого.
Резко, но бесшумно Люк отпрянул от стола и вернулся обратно к очагу. Джой блуждала по комнате, пытаясь обуздать эмоции, наконец, она вернулась на место, где была раннее. Взгляд во второй раз бесцельно пробежался по корешкам книг.
— Я тоже потеряла родителей, — пробормотала она, поглаживая рельефный переплёт собрания поэзии Донна. Сказанное было лишь напоминанием себе, чтобы подавить чувства, облекая их в слова. Она проделывала это много раз в прошлом, когда чувствовала, что не в состоянии справиться с затопившими ее эмоциями.
— Да. В этом мы схожи, — даже в повисшей тишине Джой не ожидала, что Люк расслышит её шёпот. Она обернулась, он стоял у очага, глядя на мерцающий огонь. Она почувствовала, вопреки разумному объяснению, словно невидимая сила тянет ее через всю комнату, сокращая безопасное расстояние между ними. Остановившись у кровати, Джой сжала пальцами одеяло, лежащее на краю. Сноп искр взметнулся в очаге, когда Люк подбросил полено в огонь.
— Тебе их не хватает? — спросила она внезапно.
Джой сначала подумала, что вопрос останется без ответа, настолько сильно затянулась пауза. Она сжала одеяло.
— Я уже долгое время один, — выдавил, наконец, Люк. — Это было давно.
Тон, которым он ответил ей, был неестественно ровным, впрочем, таким же, как и её. Но когда Джой рискнула взглянуть на Люка, тот даже не шелохнулся, лицо, озаренное огнем, было по—прежнему застывшим и отстраненным.
Джой поняла, что опять возобновила свое движение в направлении Люка, обходя диван. Она заколебалась, борясь и не понимая своих побуждений. Инстинкт подсказывал успокоить и успокоиться самой, но разум твердил не рисковать и быть благоразумной. Со вздохом Джой опустилась на диван, завернувшись в одеяло, хотя было достаточно тепло.
Её последующие слова, разорвавшие повисшую тишину, казалось, принадлежали другому человеку.
— Мои родители погибли двенадцать лет назад. В авиакатастрофе. Мне было шестнадцать.
Из—за комка горечи в горле она, казалось, не могла больше выдавить ни слова. Усилием воли Джой переборола себя. — Я ждала. Все эти годы я ждала, чтобы найти их. У меня не было возможности попрощаться.
Собственный сорвавшийся голос напугал её. Поток накопившихся слов, грозящих выплеснуться наружу, чтобы быть сказанными кому—то, кто смог бы их понять, прекратился прежде, чем успел сорваться в слёзы. С железным самообладанием Джой сохранила невозмутимость на лице и попробовала притвориться, что не говорила ничего этого.
Подобно мерцающей тени Люк внезапно возник перед ней. Он, как преграда между светом и жаром от огня, навис над нею, будто находясь под влиянием импульса, но не зная, как его осуществить. Джой заморгала, уставившись на его руки, отстраненно размышляя, что было, если бы он коснулся её, и что бы она при этом почувствовала? Какая—то часть её отчаянно требовала этого — приблизить к себе мужчину,
