между ее пальцами.
Когда она повернулась, чтобы взглянуть на Люка, то выражение его лица было настолько нелепо радостным от того, что она чувствовала, как будто он испытывал гордость за ее реакцию, как будто именно он был ответственен за то, что даровала природа. Ее пальцы сжались на снежке, который она слепила, а коварной улыбки было не достаточно, чтобы предупредить Люка о своих намерениях. Снежок со всей силы угодил ему прямо в середину подбородка.
Забавный взгляд изумления на его лице оставался ровно столько, что Джой успела только вздохнуть, а потом он стал приближаться к ней, с низко опущенной головой и обнаженными в оскале наигранной свирепости зубами. Она попятилась, немного опасаясь, несмотря на игру, а он в это время наклонился и слепил снежок. Когда Люк выпрямился, то медленно с огромным удовлетворением растянул губы в ухмылке, с намеком поднимая снежок. Джой стала осматриваться вокруг в поисках укрытия и упала с истерическим хохотом, который заметно подорвал ее способность к побегу. Она поднялась на ноги и приготовилась встретить грядущую атаку.
Удар, который затем последовал, причинил такую невероятную боль, что она в полной мере прочувствовала свое падение — Джой была сбита с ног с такой силой, что клацнули зубы, а падение о землю было настолько сильным, что оглушило ее. Она так и лежала — с холодным снегом под щекой и сжимающими грудь жгучими обручами боли, перед глазами все плыло, пока она пыталась сфокусировать взгляд.
Над ней вырисовывался огромный темный силуэт, почти черный на фоне снега. Рваные перья горячего дыхания клубились в воздухе, пока гигантский гризли разводил лапы в широком объятии убийцы.
У Джой не оставалось времени прокрутить последние моменты своей жизни до того, как гризли достигнет ее; взрыв серого меха рассек снег между ними и метнулся на огромного животного, подобно воробью, вцепившемуся в орла. В течение следующих мучительных секунд Джой выхватывала лишь отдельные отрывки развернувшейся на ее глазах драмы. Гулкое ворчание и сердитый рев медведя, который развернулся к нападавшему. Рык волка, кружившего, как черт, вокруг огромного животного. Единственный визг боли, когда массивные когти достигли цели. Безошибочный запах животной ярости и крови. Холодная ласка снега, облепившего ей лицо. И постоянная, всеобъемлющая боль, советовавшая ей не дышать, а сдаться.
Она старалась окликнуть его по имени, выговорить то единственное слово, которое могло бы сильнее всего поддержать ее желание жить. Слово застряло в горле, хотя губы двигались в снегу, она ощутила вкус крови. Горячая струйка, сочившаяся из виска, разъедала, словно кислота, холодный белый снег, ставший ей подушкой.
Возможно, шок от вида собственной крови на снегу привел ее в чувство. Она уцепилась за сознание и посмотрела на то место, где развернулась смертельная битва. Медведя не было. На снегу виднелись следы борьбы: оголенный грунт, вывернутый свежей плотью земли. Там были темные пятна, смертельное значение которых Джой сумела осознать. Она собрала оставшиеся силы, чтобы сфокусироваться и отыскать то единственное, что так отчаянно хотела увидеть.
Неожиданно возник волк, заполняя весь ее взор. Даже сейчас у нее хватило сил, чтобы удивиться его густому, взъерошенному вдоль спины меху, столь изумительному размеру животного и этим глазам, что впились в нее взглядом старого знакомого. Знакомый. Джой закрыла глаза и снова медленно их открыла. Волк смотрел. Но ее глаза сыграли с ней шутку, потому что он начал изменяться. Изменяться так постепенно и едва уловимо, что потребовалось несколько долгих минут, пока она осознала невозможность того, что видела.
И тогда она поняла, что на самом деле умирает. Только причудливое предсмертное видение могло объяснить происходящее. Тем не менее, она смотрела, не в состоянии отвести взгляда в то время, как волк дрожал, его очертания расплывались, и он становился кем—то еще. Кем—то, во что она не могла поверить, и все же у нее не оставалось выбора, кроме как принять это.
Волком был Люк.
Он был последним, кого она увидела перед тем, как позволила себе провалиться в мирное забвение здравомыслия.
Он снова подвел ее.
Он качал ее в колыбели своих рук, в то время как ее кровь капала на снег, и целую вечность эта одна оцепеневшая мысль полностью заполняла все его восприятие. Вой, поднявшийся в горле, чуть не задушил его, однако он вернул здравомыслие и способность логически мыслить, необходимые, чтобы выжить. Здравомыслие диктовала ему волчья природа — потребность вырвать свою суженую из темных и цепких объятий соперницы.
Он рычал, пока поднимал и нес ее обратно в пещеру, не давая смерти забрать ее у него. Человеческой природы, оставшейся в его обличии, было достаточно, чтобы найти аптечку и вытереть запекшуюся кровь, спутавшую ее волосы и испещрившую тело. Надо было остановить смертельное кровотечение, прежде чем оно унесет ее жизнь. Он определил местонахождение глубокой раны на виске и перевязал ее, затем занялся меньшими, разрывая свою запасную рубашку на полосы, когда закончились бинты. Ее дыхание стало слабым и неглубоким, но она дышала, он склонился над ней и воззвал к духу жизни, чтобы этот равномерный ритм сохранился. Беспокойство и неуверенность в ее состоянии не покидали его, но когда он сделал все зависящее от него, то приготовился собрать остатки человеческой логики и трезво оценить ситуацию.
Бежать за помощью не было времени. Он не мог рассчитывать на то, чтобы доставить ее обратно в Валь—Каше достаточно быстро, а она нуждалась в большем уходе, чем он мог ей здесь предоставить. Он не мог вынести мысли о том, чтобы оставить ее. Он знал, что был высок риск смерти от сотрясения головного мозга, Джой могла постепенно уходить от него и никогда не очнуться, если он не приложит все усилия, чтобы удержать ее.
Люк закрыл глаза и стал покрывать лицо Джой поцелуями, прижавшись щекой ко лбу:
— Джоэль. Послушай меня, Джоэль. Ты должна очнуться.
Он ждал долгую мучительную минуту, что она откликнется, отзовется на настойчивость его голоса. Затем поменял положение так, чтобы ее голова опустилась на его бедро, и взял ее лицо обеими руками.
— Джой. Очнись, — все его существо выражало протест, когда он потряс ее, сначала легонько, а затем — с возрастающей настойчивостью. — Джой!
Она была тиха. Он знал, что она уходит от него, ведомая смертельной соперницей, соблазняющей ее обещаниями мира и покоя. Он перестал дышать, и звук, вырвавшийся из него, был порожден страхом. Звук, который никогда не задевал тот дальний уголок его сердца, похороненный и рьяно охраняемый с детства. Когда он почувствовал, что влага, собравшаяся в его глазах, потекла, и упала первая капля, затрепетав живым хрусталиком на щеке Джой, вот тогда в нем что—то сломалось.
— Джой, — слова вырывались из него сквозь чистую боль, которая сделала их надтреснутыми и дрожащими. — Джоэль, не оставляй меня. — Ему не привычен был вкус собственных слез на ее лице, когда он целовал и гладил его. Ее кожа была холодная и неживая, пульс на горле — таким слабым, что он мог чувствовать, как с каждым биением она уходит.
С внезапной яростью отчаянная безысходность, которая парализовала Люка, разрушилась и преобразовалась в его сердце, мышцы напряглись в потребности трансформироваться, но он не подчинился инстинкту. Вместо этого он призвал дух волка, принимая решение выжить. Слабость оставила его, а холодный гнев, который не был полностью ни волчьим, ни человеческим овладел им.
Его голос стал низким рыком, когда он взял ее лицо в свои ладони.
— Очнись, Джой. Сейчас же. Я не позволю тебе уйти.
Ему показалось, что он услышал незначительное изменение в неглубоком ритме ее дыхания, и это укрепило его свирепую решимость.
— Я не позволю тебе покинуть меня, Джой. Ты моя, — слова скрипели в его горле, как разбитое стекло под ногами. — Пойми это, Джоэль, пока мы живы, мы связаны. И я сделаю все, чтобы удержать тебя рядом со мной. Все. Даже если это означает последовать за тобой.
Она задрожала. Это было почти незаметно, практически неуловимо — так, что он мог бы отнести это на счет своего воображения. Но связь между ними была слишком сильна, а его желание — огромным. Он
