оратории «Странствия Розы». В Шумане все более пробуждается интерес к возможностям, скрытым в новом художественном жанре – в хоровой балладе, предвестнице его дальнейших планов создания музыкальной драмы.
Из письма издателю Вистлингу:
«Дорогой господин Вистлинг,
Вы неисправимый молчальник, и не будь Вы моим столь долголетним другом по делам, я имел бы все основания наброситься на Вас. Только от господина Дитриха я получил туманный намек на то, что Вы хотели надлежащим образом взяться за королевского сына. Но, серьезно, сейчас самое время, ибо в феврале у нас и в соседних городах должны начаться репетиции хоров к музыкальному фестивалю, а ведь нужно время и на корректуры.
…Как, наконец, обстоят дела с третьей тетрадью баллад для хора? Поскольку уже вышли в свет гораздо более поздние опусные номера, я не хотел бы, чтоб она слишком долго залеживалась.
В остальном я чувствую себя в последние недели много лучше, чем летом. Но только я должен еще избегать слишком большого напряжения, а именно, дирижирования, что меня очень печалит…»
Рояль, истинный выразитель чувств его юношеских лет, вернейший друг его души, так много лет игравший в его творчестве подчиненную роль, в его последних произведениях вновь получает важное значение.
«Многоуважаемый господин Виганд, Если Вы и забыли этот почерк, то, быть может, еще помните о пишущем. Исключительные обстоятельства позволяют мне представиться Вам сегодня. Побуждаемый к тому многими моими друзьями, я собрал воедино мои литературные работы о музыке и музыкальных явлениях недавнего прошлого, переработал их, дополнил новыми и хотел бы, чтоб этот материал, который разрозненно и в большинстве случаев без указания моего имени был опубликован в разное время в „Новом музыкальном журнале“, был издан и виде книги, как память обо мне, и, быть может, представил бы интерес для тех, кто знает меня только по моим произведениям как композитора.
Я не собираюсь наживать себе этой книгой состояние, по изо всех сил желаю, чтоб она попала в хорошие руки. В приложении Вы найдете точный перечень содержания, прошу Вас также просмотреть несколько слов, приложенных к книге и служащих введением к ней.
Объем книги я смог определить только приблизительно. Взгляд на рукопись, которую целиком готовой я могу переслать Вам по Вашему желанию, скорее всего ответит Вам на это».
В последние годы судьба благоволила к Шуману, словно стараясь избавить умирающего от разочарования. Чем больше ухудшалось его психическое состояние, тем шире росла его известность как композитора, словно блеск его имени должен был попытаться разогнать сгущавшийся мрак его души. В первый год жизни в Дюссельдорфе болезнь словно отступила, Шуман страдал только галлюцинациями, часто вызывавшими депрессию. Стремясь устранить эти явления, он все чаще предпринимал поездки для поправки здоровья. Так в 1851 году он едет в Швейцарию, летом 1852 – в Свенинген, в Голландию.
К слуховым галлюцинациям вскоре присоединилось и нарушение чувства ритма: все, что он слышал, казалось ему, звучит в слишком быстром темпе. Сперва он потерял способность заниматься музыкой, затем стали проявляться нарушения речи, затрудненность в разговоре, и, наконец, все более частые и длительные периоды полной апатии. В 1852 году несколько мучительных недель болезни не позволили ему поехать на премьеру «Манфреда» в Веймар, к Листу.
Об этой постановке Шуман писал в 1852 году Листу:
«…Возможность постановки, которой Вы меня столь дружески обнадеживаете, все же вызывает во мне, я не хочу скрывать этого, легкий страх перед грандиозностью начинания. Но я знаю также, что если Вы к чему-либо приложите руку, то не откажетесь так легко от преодоления больших трудностей, даже если первая попытка не будет особенно удачной. И я очень рад, что именно Вы согласились вызвать к жизни эту гигантскую поэму лорда Байрона.
… Я пришел к тому убеждению, что все духи должны быть воплощены телесно…
Из музыкальных номеров, дорогой друг, я убедительно обращаю Ваше внимание на увертюру. Разрешите мне признаться Вам, что я считаю ее одним из самых сильных моих созданий и хотел бы, чтоб и Вы тоже были этого мнения…
Главным, разумеется, остается исполнение роли Манфреда. Музыка – лишь фон, и я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы смогли разъяснить актеру, играющему эту роль в Веймаре, значение его высокой задачи».
Более счастливо прошли для Шумана состоявшиеся в том же году в Лейпциге Шумановские недели. Программу их он составил сплошь из новых, написанных в Дюссельдорфе произведений, незнакомых лейпцигцам. В нее вошли увертюра к «Манфреду», несколько песен, Рейнская (3) симфония, соната для скрипки (опус 105) и Трио для фортепьяно, скрипки и виолончели (опус 110). Шумана бурно чествовали. Со времени смерти Мендельсона в этом городе еще никому не аплодировали так горячо. Шуман был счастлив: здесь, в столь любимом им Лейпциге, в городе его юности он был признанным композитором. Он уехал из Лейпцига с сердцем, полным радости, не зная, что никогда больше не увидит этого города.
Все ухудщающееся состояние здоровья Шумана едва не сорвало 31 Нижнерейнский музыкальный фестиваль, состоявшийся
Начинаются интриги.
Из записей Шумана:
«7 ноября. Решающий день.
