Профессиональный уход, перемена обстановки и покой быстро сказываются. Вольной становится спокойнее, общее самочувствие его улучшается. Не только ночи, но и дни он охотно проводит в постели или отдыхает на диване. Цветут фиалки, и Шуман, гуляя в саду, с любованием часто собирает целые букеты.
Стеснения и слуховые галлюцинации прекращаются, к нему возвращается аппетит, он хорошо спит. В следующие месяцы и даже годы угрожающих симптомов болезни, связанных с явными взрывами и припадками, не видно. Шуман чувствует лишь глубокую и постоянную усталость. Он ощущает себя совершенно опустошенным, что вызывает у него меланхолическое настроение. В августе он еще живет в полном одиночестве, совершенно уйдя в себя, никем не интересуясь. В течение первого полугодия никому не было разрешено посещать его. Клара примиряется с этим распоряжением врачей, она и не подозревает, что вновь увидит мужа только на смертном одре.
Позже они переписываются. Шуман испытывает горячую тоску по жене и детям. Кажется, что он все больше возвращается к жизни. Он просит прислать ему старые экземпляры «Нового музыкального журнала», стихи и свои «Жизненные правила и советы молодым музыкантам». Ему нужна и нотная бумага, пишет он, чтобы кое-что записывать. Он хочет продолжить ту работу над вариациями, во время которой начался приступ болезни. Здесь, в лечебнице, он получает известие о рождении последнего, восьмого ребенка, сына Феликса. (Причудливая игра судьбы: это был единственный ребенок Шуманов, в котором билась настоящая поэтическая жилка. Три его стихотворения были положены Брамсом на музыку. Но он умер от туберкулеза еще в студенческом возрасте.)
Шумана интересует и судьба его произведений. Более того, у него достает сил с горячим интересом просмотреть новейшие Вариации Брамса. Но все больше занимает его прошлое. Часто кажется, что он неделями живет только в воспоминаниях. Так, он сделал детальную запись всех путешествий, когда-либо совершенных им в жизни. Он перечитывает любовные письма и стихи, написанные им в свое время Кларе. Особенно часто и с радостью вспоминает он последнюю, триумфальную поездку по Голландии.
«Эндених, 14 сентября 1854
Как обрадовался я, любимая Клара, узнав твой почерк. Благодарю тебя, что ты пишешь мне именно в этот день и что ты и дорогие дети еще вспоминаете меня с прежней любовью. Передай привет маленьким и поцелуй их от меня. О, если б я мог еще раз увидеть вас и поговорить с вами. Но дорога слишком длинна. Я хотел бы так многое узнать от тебя. Как вообще протекает твоя жизнь, где вы живете, и играешь ли ты так же прелестно, как раньше, и как Мария и Элиза, продвигаются ли они вперед и продолжают ли петь; сохранился ли у тебя клеммсовский рояль, куда убраны мое собрание партитур (печатных) и мои рукописи (такие, как «Реквием» и «Проклятие певца»); где наш альбом, который содержит автографы Гете, Жан Поля, Моцарта, Бетховена, Вебера и многие тебе и мне адресованные письма; где «Новый музыкальный журнал» и моя корреспонденция? Сохранила ли ты все написанные мною тебе письма и слова любви, которые я посылал тебе из Вены в Париж? Не могла бы ты послать мне что-нибудь интересное, например, стихотворения Шеренберга, несколько старых комплектов моего журнала и «Жизненные правила и советы молодым музыкантам»? Кроме того, мне очень не достает нотной бумаги, ибо иногда я хотел бы записывать кое-какую музыку. Жизнь моя очень проста, и меня радует лишь всегда прекрасный вид на Бонн, а когда я бываю там – на Семигорье и Годесберг, который ты, наверное, еще помнишь, так как там я, в самый солнцепек сидя у «Пажа» и работая, был внезапно схвачен припадком. Затем я хотел бы знать, дорогая Клара, не позаботишься ли ты о моем платье и не сможешь ли иногда присылать мне сигары. Мне очень важно знать все это. Напиши мне подробнее о детях, играют ли они еще Бетховена, Моцарта и из моего «Юношеского альбома», продолжает ли играть и Юлия, и как ведут себя Людвиг, Фердинанд и милая Евгения. О, как бы хотел я еще раз услышать твою чудесную игру! Это был лишь сон, что мы прошлой зимой были в Голландии и тебя всюду так блестяще принимали, особенно в Роттердаме, где для нас устроили факельное шествие и ты так прелестно играла в концертах сонаты до мажор и фа минор и ми бемольный концерт Бетховена, этюды Шопена, песни без слов Мендельсона и мой последний концерт в ре. Помнишь ли ты еще тему в ми бемоль мажоре, которую я услышал однажды ночью и на которую написал вариации, не могла бы ты мне ее прислать и, быть может, что-нибудь и из твоих сочинений?
У меня так много вопросов и просьб, если бы я мог говорить с тобой и высказать их тебе! Если ты хочешь набросить вуаль на то или иное, о чем я тебя спрашиваю, то сделай это.
Итак, прощай, любимая Клара, и вы, дорогие дети, и поскорее напишите мне! Твой старый, преданный
Роберт».
Врачи разрешили ему прогулки в Бонн. Дорога вела его мимо памятника Бетховену, и Шуман, погруженный в мысли, часами стоял перед великим композитором, служившим ему всю жизнь идеалом.
«Эндених, 18 сентября 1854
Любимая Клара!
Что за радостные вести вновь получил я от тебя: небо даровало тебе прекрасного мальчика и даровало в июне; дорогие Мария и Элиза, к твоему и моему изумлению, к твоему дню рождения сыграли тебе «Картинки с Востока»; Брамс, которого ты хотела дружески и почтительно приветствовать, окончательно переселился в Дюссельдорф, -что за радостные известия!
Ты хочешь знать, какое имя мне милее всего; но ведь ты его легко отгадаешь, имя незабываемого! Мне доставило большую радость, что «Собрание сочинений» полностью вышло из печати, а также и концерт для виолончели и скрипичная фантазия, которую так прекрасно играл Иоахим, и фугетты. Поскольку ты так мило предлагаешь свою помощь, не можешь ли ты прислать мне что-либо из них? Когда будешь писать Иоахиму, передай привет от меня. Что нового сочинили Брамс и Иоахим? Вышла ли увертюра к «Гамлету» и закончил ли он другую? Ты пишешь, что даешь свои уроки в фортепьянной комнате. Кто теперь у тебя в ученицах, и кто из них лучшая? Не слишком ли ты утомляешься, дорогая Клара?
В остальном моя жизнь протекает сейчас не так оживленно, как раньше. Как все было по-другому! Сообщи мне о жизни наших родственников, друзей и подруг в Кельне, Дрездене, Лейпциге и Берлине, о Вальдемаре, д-ре Гертеле, ты знаешь их всех. Я хотел бы тебе многое напомнить, прошедшие счастливые времена, нашу поездку в Швейцарию, и Гейдельберг, Лозанну, Веве и Шамуну, затем нашу поездку в Гаагу, где ты творила чудеса, затем Антверпен и Брюссель, напомнить о Музыкальном фестивале в Дюссельдорфе, где впервые была исполнена моя четвертая симфония, а на второй день ты как прекрасно, с блестящим успехом играла мой концерт в ля, и была исполнена, но уже не столь блестяще, Рейнская увертюра. Помнишь ли и ты, как в Швейцарии Альпы впервые предстали перед нами во всей своей красе, кучер слишком быстро пустил лошадей, и ты немножко испугалась. О всех наших путешествиях, даже о тех, что я совершал еще школьником и студентом, я сделал краткие записи. Или, что было бы гораздо лучше, –
