сено, склонялись коровьи морды, был родом из крестьян того же ***ского уезда. Однако, имея врождённое стремление к знаниям и подспудно, исподволь осознавая своё кровное родство с передовым отрядом современности – пролетариатом, стараниями моего деда (я не знал его, поскольку он умер ещё до моего рождения) закончил сначала приходскую школу, а затем реальное училище, что позволило ему впоследствии поступить в Петербурге на завод чугунного литья Сан-Галли помощником мастера. Здесь, в Санкт-Петербурге, с гордостью носящем теперь имя вождя мирововго пролетариата – великого Ленина и героически противостоящем фашистской гадине и её финским прихвостням, отец на занятиях марксистского кружка познакомился с моей матерью, Марией Спиридоновной Усольской, дочерью отставного военного, которая в то время училась на трёхгодичных Педагогических курсах при Фребелевском обществе и одновременно, понимая революционную миссию пролетариата и искренне ей сочувствуя, помогала рабочим в изучении марксистской литературы и теории научного социализма.
Весной 1914 они поженились.
Отца своего я не помню, но из рассказов матери знаю, что он, не состоя в членах никакой политической партии, по взглядам своим определённо являлся беспартийным большевиком, был активным участником рабочего движения и даже входил в состав стачечного комитета, за что в конце 1916 был уволен с завода Сан-Галли, а вслед за тем мобилизован в действующую армию. Когда он, совсем немного не дожив до радостных дней Великого Октября, опрокинувших дремучий быт вчерашней жизни, погиб от империалистической пули где-то под Двинском, мне было около двух лет.
После отъезда отца на фронт семья наша, ради экономии средств (мы сильно нуждались), перебралась на квартиру родителей матери, где мы примерно до середины 1918 жили вшестером – мать, я с братом Антоном, родители матери и её сестра тётя Даша.
Мой дед, Спиридон Романович Усольский, выходец из мещанского сословия, был, как уже сказано, отставным военным, который честно, без надежды на карьерные успехи, т. к. его непрестанно и повсеместно зажимало реакционное дворянское начальство, не способное простить ему его низкое происхождение, прошагал по служебной лестнице в царской армии, этом орудии порабощения и угнетения народов, от рядового до капитана, после чего в 1906 по выслуге лет уволился в запас и жил с семьёй в Петербурге на скромную пенсию. Человек он был своеобычный и увлечённый – за годы службы в Забайкалье и на Китайско-Восточной железной дороге он собрал богатую коллекцию предметов буддийского религиозного культа, которую в первые же месяцы Советской власти, не колеблясь, передал в возглавляемый тов. Сталиным Наркомнац, одними из важнейших задач которого являлись сбор и изучениематериалов о жизни различных национальностей и племён, населяющих нашу страну, что со всей определённостью свидетельствует, насколько безоговорочно мой дед принял победу Октябрьской революции, которая в одночасье взяла прогнивший мир прошлого, как берут чурбан в топоры, как берут на вилы сено, и своротила его в небытие. Вскоре, однако, к глубочайшему прискорбию, дед умер – в июне 1918 какие-то бандиты, из тех, что готовы за шапку ударить прохожего гирькой в темя или ножом под левый сосок, повылезшие в это тяжёлое для революции время из своих грязных щелей и тёмных нор на белый свет, избили его, ограбили и бросили в подвал близстоящего дома, а поскольку у деда оказался повреждён позвоночник, там его живьём съели крысы.
По малом времени вслед за дедом от истерзавшей её грудной жабы умерла и тётя Даша.
Это были тягостные потери для нашей семьи. Но какому счетоводу и на каком безмене дано взвесить тяжесть тех бед, что выпали на долю всего нашего народа в пору самой мучительной, самой яростной и самой счастливой из перемен? Но не будем вспоминать о смерти, потому что в нашей Советской стране место её на задних дворах, где ей не остаётся ничего иного, как только неизменно подтверждать, что жизнь – единственный из неё выход. Пусть мёртвые спят, а нам пристало слушать трубы боя и решать вечные споры в мире, который разделён, неустроен и прекрасен.
Весной голодного 1919 мать вместе со мной, братом и бабушкой (помню её скромные ситцевые платья и руки, теребящие старую шаль) уехала в деревню Сторожиха, что находилась неподалёку от сгоревшего хутора Побудкино – там, в Сторожихе, жила не то какая-то дальняя родня отца, не то его друзья детства. Приняли нас в деревне с дорогой душой, и мы прожили там безвыездно до осени 1922, после чего снова вернулись в Петроград, где мать начала преподавать французский язык на курсах красных командиров. Тогда же, на этих курсах, она познакомилась со Степаном Григорьевичем Озарчуком, командиром Красной Армии, ставшим вскоре моим отчимом.
Несмотря на возвращение в город, с семьёй, приютившей нас в Сторожихе, где над нашим с братом детством орали петухи, мы по-прежнему поддерживали добрые отношения, и мать каждое лето отправляла меня и Антона туда на школьные каникулы.
В июне 1929 в Ступине – соседнем со Сторожихой селе – базировалась фольклорно- этнографическая экспедиция Академии наук, которой руководил Дементий Иванович Чапов, любитель злой махры, консультант и специалист широкого профиля. Во исполнение наказа тов. Калинина, возвестившего в своей речи, посвящённой 200-летнему юбилею Академии наук, что теперь она становится не только Российской, а Общесоюзной и должна поэтому сконцентрировать в себе творчество всех народов, населяющих наш Союз, экспедиция эта обнаружила в здешней чащобе живого представителя народности мохоядь, которая считалась исчезнувшей с лица земли ещё во времена царизма в середине XIX столетия. Тогда это замечательное открытие широко освещалось в газетах, поскольку братство народов Союза ССР и успехи партии в национальной политике по-прежнему в немалой степени являлись насущной темой дня. Мы с братом, как и остальная детвора из Сторожихи, этого гудящего, простого и лучезарного мира, чуть не ежедневно бегали смотреть на живого мохоядина, благо зрелище того стоило – в волосах его росли осока и мох, ступни были широкими и плоскими, как ласты тюленя, а зубы походили на булыжники и тёрли пищу, точно жернова. Впоследствии, при транспортировке мохоядина в Ленинград, он умер, отравившись макаронами по-флотски, т. к. повар вагона-ресторана, гостеприимно решивший угостить необыкновенного представителя редкостного племени, не знал, что тот приспособлен питаться только растительной пищей (подробнее см. материалы экспедиции, опубликованные в одном из выпусков «Трудов Архива» при Академии наук СССР). Тем не менее факту обнаружения представителя народности мохоядь я обязан знакомством с тов. Чаповым, который, как выяснилось, оказался бывшим сослуживцем моего покойного деда по матери С.Р.Усольского и в дальнейшем значительным образом повлиял на мою судьбу.
В 1933, по достижении восемнадцатилетнего возраста, я по примеру отчима решил стать красным командиром и, вступив в комсомол, определился в военную школу, которую, в свою очередь, мне порекомендовал тов. Чапов, за что ему огромное комсомольское спасибо; брат же мой, Антон, пошёл учиться на агронома. Сам тов. Чапов работал в рекомендованной мне школе консультантом и одновременно вёл спецкурс «Революционная трансформация действительности и коммунистическое преображение мира», где много внимания уделял умению безошибочно выбрать лозунг текущего момента, а также искусству составления паролей и технике сложения праздничных речёвок. По его спецкурсу я был лучшим и, в силу особого (по мнению преподавателей) устройства моего внутреннего слуха, единственный среди курсантов смог сложить, а также фонетически и мелодически безупречно организовать несколько актифрафор (активных фразеологических форм), которые прошли соответствующие практические испытания, и теперь три из них включены в надлежащие учебные пособия. Вот эти актифрафоры:
1. Где луг был трав, там стог стоит.
2. Вчера я почему-то оказался в Пятигорске.
3. Многие ли могут отдать 300 у. е. за день активного отдыха?
Но лично я считаю, что причина моих успехов крылась вовсе не в каком-то особенном устройстве моего внутреннего слуха (тов. Чапов называл его «третьим ухом»), а в непрестанной заботе партии и лично тов. Сталина о советской молодёжи, а также в моей повседневной, ни на миг не гаснущей вере: на свете есть чёрное знамя и красное знамя, и красное знамя – нам нести.
Во время летней полевой практики в Забайкальском военном округе мною, совместно с ещё одним курсантом, были задержаны и доставлены в Гусиноозёрский буддийский монастырь, где находился полевой лагерь нашей школы, два заклятых врага народа и матёрых шпиона одной иностранной разведки, силой внушения и гипноза маскировавшиеся под пастухов-бурят. За это я получил поощрение от начальства, а в центральном органе Народного Комиссариата Обороны Союза ССР газете «Красная звезда» за 27 августа 1936 была даже опубликована (правда, без упоминания моей фамилии) соответствующая информация.
